Князь. Записки стукача

– Позволь закончить. Помнишь, как-то ты жаловался мне на журнал, издаваемый поэтом Некрасовым? Ты сказал, что этот опасный господин – кумир молодежи! И вот вчера вечером опасный кумир пришел в Английский клуб, там – событие. Английский клуб избрал в почетные члены Муравьева… Был торжественный обед. По окончании обеда Муравьев сидел в креслах, вокруг него – почетные гости… И тут наш красный вождь молодежи господин Некрасов подходит и просит позволения прочесть стихи в честь того, кого еще вчера они дружно травили именем «Вешатель»… К чести Муравьева, он в ответ – ни слова, молча продолжил курить трубку. И тогда вчерашний неустрашимый начинает подобострастно читать свой панегирик. Не правда ли, интересно, как моментально сей господин излечился от всех заблуждений… А ты говоришь – «безумие». Нет, найдено единственно разумное, наше лекарство… Еще папа учил меня: как только начинается настоящая расправа, тотчас спешат встать на колени вчерашние смелые. А вот когда все они успокоятся, тогда и продолжим, дорогой Костя, наши реформы…

Уходя, Костя сообщил: все эти дни злодей Каракозов усердно молится в тюремной церкви…

Понял, куда он гнет, и… промолчал. После ухода Кости я вызвал Кириллова и спросил о подкупе камердинера брата.

– Это приказал Петр Андреевич Шувалов.

– Передайте ему, что впредь я категорически запрещаю это делать.

Кириллов поклонился.

Суббота ( без даты )

Приговорили к повешению двоих – Каракозова и его родственника, руководителя подпольного кружка Ишутина… Родственника я помиловал – заменил виселицу на бессрочную каторгу. Но дарование жизни велел объявить ему в последний миг, когда наденут на него смертный балахон. Так уже делали во времена папа'…

Воскресенье ( без даты )

Мне сообщили, что стрелявший Каракозов действительно молился все дни.

Принесли его письмо – просит простить и помиловать. Ну что сказать на это? «Как человек – давно простил, но как Государь – не имею права…» Этак многие стрелять захотят, если поверят, что безопасно. Этак и государству конец… А я поклялся до последней капли крови защищать самодержавную Русь. Перед Богом поклялся.

Пошел к Императрице. Говорил с ней о письме несчастного злодея. Но Маша молча обняла и сказала: «Терпи свое царское бремя».

Как странно… Она религиозна, и я все ждал, что попросит простить… И тогда пришлось бы уступить… И тяжесть – с плеч долой! Но не стала. Она бывает удивительно жестока, будучи такой доброй…

Господи! Помоги! Научи!

Плакал.

Привезли её. Встретились с ней в кабинете папа'… Отсюда лестница прямо в ту комнату…

Вошла, точнее, вбежала.

– Боже, что со мной было, когда услышала! Я хотела тотчас бежать… Я совсем с ума сошла! Что же это такое?

Она плакала.

Я целовал ее, и она уже в безумии отвечала. И все-таки не решился позвать ее в ту комнату… Но подло сказал:

– Уходи, милая… я не могу больше…

Сказал и… надеялся… что сама…

Но момент прошел. Она уже опомнилась. Расставались…

Шептала:

– Спасибо, что не позвали меня туда. Спасибо, что гоните… – (все на «вы»), – меня…

– А ты… пошла бы?

– Да! Да! Сегодня пошла бы… А завтра прокляла бы себя. Я не хочу быть там, где были все. Не хочу быть Главной Мадемуазель – кажется, так звали мою родственницу… твою любовницу…

Но и я, и она уже знали – случится.

Мои записки (Записки князя В-го)

После войны, революций, переполненных поездов, набитых беженцами и солдатами, бессудных расстрелов – после всего, что выпало мне на долю, так забавно вспоминать наш идиллический отъезд за границу и мой детский страх.

Окруженная множеством провожавших лакеев, тетушка стояла на перроне и под сочувственные их вздохи вспоминала о временах, когда в Париж ездили в карете и не было ужасных крушений, о которых пишут нынче в газетах. После чего тетушка в десятый раз повторила наставления почтительно слушавшему управляющему…

Наконец появился паровоз. Каким чудовищем тогда он казался!

Сверкая черной сталью, с угрожающе огромным колесом, свистя, сипя, изрыгая клубы пара, паровоз стукнулся буферами в вагон и встал во главе состава…

На перрон вышел высокий жандарм в длинной шинели. Я покрылся потом! Слава Богу, он пошел дальше, вдоль поезда. Боже, как тянулось время… Раздался второй звонок. Вошли в вагон… И вот уже ударил вокзальный колокол, пронзительно засвистел обер-кондуктор, мы плавно тронулись.

Провожавшие лакеи, все кланяясь, бежали по платформе.

Разместились в спальном вагоне в двух просторных купе.

С тетушкой в купе находилась любимая девка Дунька. «Девке» пошел шестой десяток. Остальная прислуга ехала во втором классе.

Кондуктор пошел по вагону, записывая билеты, – как же долго он проверял наши билеты… Впоследствии я обожал, шатаясь от бега поезда, пройти по вагону на площадку, открыть дверь и, заглушаемый грохотом, орать в летящее мимо пространство. Но тогда мне было не до веселья. Наступила ночь, однако я просыпался на каждой остановке, вслушивался в шаги и голоса за окнами… Наконец поезд трогался, и под мелькание в окно вокзальных фонарей я снова радостно засыпал…