Княжич

Путята, как только Ольга свой ответ дала, так и в землю Древлянскую ускакал.

А мы еще на три дня задержались. Готовилась Ольга к отъезду. И мы готовились. Задарили нас киевляне снедью разной. —Переметные сумки заполнили. Тяжело загрузили, щедро.

Но пришел день, и мы в сторону родины из Киева выступили. И мать кагана Киевского с нами.

Сама она налегке шла. Верхом у нее совсем неплохо получалось. И кобылка под ней справная. Серая в светлых яблоках. С Ольгой три десятка варяжских дружинников. Охрана личная. Я с ними на первом же привале сошелся. Дивились они тому, что я по-свейски легко говорю. Я им рассказал, как в трэлях ходил. А они мне, что по родным берегам соскучились, что Ольга не жадная, жалует их и серебром, и даже золотом. И одежей, если есть нужда.

Мы до Ирпеня добрались и сразу поняли, что успел Путята до Коростеня доскакать. Переправу отец велел навести. Скрепили лодки рыбаки ирпеньские. Борт к борту поставили. Доски сверху настелили. Так что мы, не замочив ног, через реку пограничную перешагнули.

Сразу, как переправились, Ольга ко мне кобылку свою направила.

— Давай-ка, княжич, в сторонку отъедем, — сказала и поводья дернула, коня в галоп пуская.

А я за ней вдогон поскакал.

Конь подо мной резвый, горячий. Не мой Гнедко, но ничего. Коней нам Ольга из кагановой конюшни дала. Со сбруей, с седлами. Расщедрилась.

Резво он шел по берегу. Ольгину кобылку быстро настиг. Окоротила Ольга коня. Повод натянула. Ко мне обернулась.

— А ты на отца похож? — спросила.

— Да, — кивнул я, а сам удивился, чего это она вдруг.

— Красивый у тебя отец, — улыбнулась она. — А ты правда меня в мачехи хочешь?

— Я хочу, чтобы между нами и людьми нашими больше распри не было.

— И ты думаешь, что после свадьбы лучше будет?

— А ты так не думаешь? — ответил я вопросом на вопрос.

— Не знаю я, — пожала она плечами, тронула повод и пустила шагом своего коня обратно к переправе. — Смешно, — сказала. — Пасынок на год младше мачехи.

— Такая уж Доля нам выпала, — улыбнулся я.

Но тут разговор наш прервали. Варяги подлетели. Охрана Ольгина. Окружили ее, меня в сторону оттерли. Точно я недруг и навредить ей могу. Только я на это не обиделся. Они свою службу несли. Охранную.

Больше мы с ней не разговаривали.

А пока мы по Древлянской земле шли, я все на нее поглядывал. Как ей родина моя? Нравится? Но она и не смотрела по сторонам. Ехала молча, в свои думы погруженная. А зря.

Вокруг весна буйство учинила. Зеленью чистой землю раскрасила. Цветами яркими в глаза брызгает. Солнышко светит. Птицы трелями рассыпаются. Даждьбога славят. Благостно стало на душе.

А вдвое радостнее оттого, что Любаву скоро увижу. Соскучился по ней, сил нет. Как закончится все, я сразу к ней. Но когда это все закончится?

Так мы и двигались вперед.

А я все думал, какой она мне станет мачехой. Не обидит ли Малушу? Сумеет ли отца полюбить? Без любви разве жить можно?

Так и добрались мы до крутояра. Поодаль стали. Смотрю, всадники летят. Отец нам навстречу скачет. Спешит. Путята за ним едва успевает. Подлетел к Ольге. Осадил коня. На дыбы его перед ней поднял.

— Здраве буде, — говорит, а сам, вижу, волнуется.

А конь под ним танцует. Сбруей поигрывает. На кобылку Ольгину глазом косит. Дескать, смотри, какой я молодец.

А та отвернулась. Точно ее ничего не касается. Потом и вовсе головой в землю уткнулась, молодую травку щипать начала.

Мы-то дальше поехали. К столам поближе. А отец с Ольгой остался. Оглянулся я. Вижу, что они говорят о чем-то. Пусть говорят. Может, что и выговорят.

А все же верно, что в гостях хорошо, а дома лучше. Рад я был увидеть после долгого отсутствия родные лица.

— Что, Добрыня, — спросил Белорев, когда мы подъехали к своим, — хорошо ли вас угощала княгиня Киевская?

— Здрав будь, знахарь, — ответил я. — Угощала неплохо, но разве снедь полянская может с нашей сравниться?

— А что? Наша еда лучше?

— А то сам не знаешь?

— Ну, а сама княгиня Ольга?

— Это ты у Гостомысла спроси. Он с ней больше моего говорил.

— А все же?

— Поживем — увидим.

— О чем это князь с ней беседу ведет? — подошел к нам ключник Домовит.

— Это не наше дело, — ответил ему Путята, сходя с коня. — Ты лучше скажи, что там у тебя со столами?

— А что? — пожал плечами ключник. — У нас все к тризне готово. Холопы уж накрывать начали.

— Да… — вздохнул Гостомысл. — Дай им Белес разума. Столковались бы…

Ольга наплакалась вволю. И не столько ей мужа своего жалко было, сколько по себе слезы лила. По житью своему нелегкому. Ольга даже злилась на Игоря. Оставил ее одну с малолетним сыном. И сдалась же ему эта треклятая земля Древлянская.

Она сидела у его могилы на большом валуне. Одна. Никто не смел мешать ее вдовьему горю. А слезы все текли и текли. Да только не вернут эти слезы соленые ни мужа, ни покоя.

Враги кругом. Недруги. Только и ждут повода, чтобы и ее, и Святослава жизни лишить. И среди этих недругов выживать надо. Сына на ноги ставить. Сердце в одной ладони сжать, а в другой Русь удерживать. Иначе сломают, искорежат и выкинут, словно безделицу ненужную.