Княжич

— Ты уж возвращайся скорее.

— Не знаю, вернусь ли.

— Не оставлю я тебя там. Ты помнишь? Ведьма я. А сама подходит ко мне. Целует нежно.

И тут понимаю я, что она через поцелуй лихоманку из меня пьет.

— Не надо. Не бери на себя, — я сказать ей пытаюсь, да не могу.

Она мне рот губами своими прикрыла.

А меня жар жжет. Так жжет, что кажется, будто я пламенем стал. И сам в себе болезнь сжигаю…

И пропала Любава. Мороком. Пылью снежной рассыпалась.

А на губах послевкусие. Едва уловимое. Радостное. И, превозмогая жар и слабость, я зашептал то ли в бреду, то ли в Яви:

— Боля ты, боля… Марена Кощевна…

А потом провалился в черную бездну. В пустоту. В небытие…

Утром мне стало легче. Бульканье в груди ушло. Я прокашлялся. Кашель был уже не таким, как вчера. Не сухим горлодером. Ошметками из меня вылетала зеленая мокрота. Я сплюнул ее на пол. И понял, что буду жить.

Белорев был хорошим учителем. А Любава настоящей ведьмой. Не знаю, то ли травы, что я собирал, то ли Любавина воля, то ли жгучее желание жить мне помогли. Не знаю. И не хочу знать. Лихоманка ушла. А я остался.

Превозмогая слабость, встал с лежака. В Длинном доме никого не было. Доковылял до очага. Рядом с ним стояла вчерашняя миска с остатками отвара. Допил его. И тут услышал тихое завывание, похожее на стон. Огляделся. Понял, что звук идет из отгороженной шкурами маленькой опочивальни Орма.

Я поплелся туда.

Мне, как и любому трэлю, было запрещено заглядывать за шкуру. Но сейчас я понял, что что-то случилось, и решил нарушить запрет.

На деревянной кровати, собранной из резных досок, почти такой же, что я видел в доме Трюггваса, в беспамятстве лежала жена Орма — Халльдис. Рядом с ней сидел Орм.

Я понял, что Халльдис, как и я вчера, свалилась от лихоманки. Крупные капли пота выступили на ее лбу. Глаза были закрыты. Веки подергивались. Она дышала неровно, со свистом.

Я взглянул на Орма. Его точно подменили. Этот огромный, покрытый шрамами человек вдруг превратился в беспомощного ребенка. Он сидел у кровати, на которой в беспамятстве лежала его больная жена, держал ее за руку и тихонько плакал.

— Орм, — сказал я ему. — Можно, я ей помочь попробую?

Я сам еще не оправился от болезни. Меня пошатывало от слабости. Голова шла кругом. Каждый шаг давался с трудом. Но я знал, что могу помочь этой женщине.

Орм поднял на меня красные от слез глаза.

— А я подумал, что ты уже умер, — сказал он.

— Живой, как видишь, — попытался улыбнуться я.

— А Халльдис вот… — И он снова заплакал, утирая огромными ручищами глаза.

Я подошел. Положил руку ему на плечо и сказал:

— Я помогу ей. Только мне снега нужно. Чистого. Он снова посмотрел на меня с недоверием. Затем встал и быстро побежал к выходу из Длинного дома.

— И вели, чтобы баню топили! — крикнул я ему вдогонку. — Будем стужу из себя выгонять.

Не в силах больше стоять, я присел на краешек кровати. Положил ладонь на лоб Халльдис. Лоб был не слишком горячим.

— Уже легче, — сказал я. — Значит, жара нет.

— Я принес, трэль, — услышал я голос Орма.

— А баня?

— Топят уже.

— Ставь снег на огонь. Пусть кипятится…

К вечеру женщине стало легче. Весь день я отпаивал ее отваром. И пил его сам. Потом парились. Потом одна из тир приготовила мясную похлебку. Мы с Халльдис поели. Я велел Орму ночью не спать и продолжать давать жене отвар. А сам свалился от усталости и заснул. Я знал, что теперь мы с ней пойдем на поправку…

20 февраля 944 г.

За стенами Длинного дома продолжала бушевать зима. Но это было уже не так страшно.

После того как я исцелился сам и поднял на ноги Халльдис, ко мне стали привозить больных из ближних поселений. Я помогал чем мог. Запасы трав у меня быстро пошли на убыль. Но, хвала Даждьбогу, и болеть стали меньше.

Отступила лихоманка. На спад пошла. Да тут другая напасть приключилась.

Голод.

Его травой не излечишь. Тут мясо нужно. Только где его взять? В такую стынь до зверя не доберешься. За рыбой в море не выйдешь. Вот и сидели мы на каше постной. И той не досыта было.

Халльдис мне все лишний кусок подсовывала. Я для нее после излечения как сын родной стал. И Орм ко мне переменился. Правда, он и так меня давно уже не обижал.

Казалось, живи да радуйся…

А меня тоска по дому совсем заела. Каждую ночь Коростень снился. Отец да Любава из головы не шли. Как там они? Здоровы ли? Живы ли? Может, и нет их больше на свете по прихоти Ингваря Киевского? Рвется сердце в землю Древлянскую. Так бы и уле-тел на родину. Только человек не птица. Через Океян-Море не перемахнет…

В тот день мы с Ормом поближе к очагу подсели. Викинг доску достал. Мы в тавлеи играть хотели. Только не дали нам.

Пришел человек с Купального склона. Отворил дверь, впуская в Длинный дом морозный дух. Сразу к огню протянул озябшие руки. А от одежи меховой пар повалил.

— Приветствую тебя, Орм, — сказал.

— Привет и тебе, Борн, — ответил викинг.

Я Борна и не узнал сразу. Привык его на драккаре видеть. А тут он в лохматый мех укутан по самые глаза. Только нос его длинный из-под шапки торчит. Посинел от холода.