Княжич

Но не только типографии основывал Константин Константинович. В подчиненных ему городах и монастырях князь устраивал православные школы. А в самом Остроге открыл Академию. Учителя в ней были преимущественно греки, которых он выписывал из Константинополя, по большей части из лиц, приближенных к патриарху. Ректором Академии был грек Кирилл Лукарис, человек европейски образованный. В учебном заведении учили чтению, пению, русскому, латинскому и греческому языкам, диалектике, грамматике и риторике. При Академии находилась богатая библиотека. Наиболее способных из окончивших школу учеников, за его счет, для усовершенствования, отправляли в Константинополь, в высшую патриаршую школу.

“Многие из ее воспитанников станут главными борцами с унией и иезуитской пропагандой! - рассуждал Константин Константинович, и почему-то вспомнил Андрея, сына своей племянницы Лидии. - Такой способный был отрок! Жаль, что ему не пришлось поучиться в Академии. Из него бы вышел блестящий продолжатель его дела!”.

Тяжесть охватила сердце князя. Он знал, как погибли юноша и его отец: “Зачем он разрешил Андрею ехать к отцу в эту дикую Московию. Пусть его отец, воспитанный по законам своей жестокой Родины оставался там один. Его гибель от рук своего государя-тирана, раболепствующего своим гнуснейшим похотям, закономерна. Что для московского государя жизнь одного дворянина, когда им отправлены на плаху целые роды представителей знаменитейших фамилий! Что люди? Разве человек в разуме, в состоянии понять державного, велевшего изрубить присланного из Персии в Москву слона, не захотевшего встать перед ним на колени!”.

Разволновавшемуся князю стало трудно дышать. Он встал с кресла и, подойдя к окну, открыл его. В лицо дохнул пахнущий легким морозцем и отсыревшей древесиной рам, воздух. Небо покрывали серые тучи, готовые разразиться снегопадом. Внизу, на ослепительно белом покрывале недавно обильно выпавшего снега, темнела поверхность не замерзшей речки Гарыни. Над крышами белых мазанок поселян, на ее берегу, вертикально поднимались вверх столбы дыма от затопленных печей. Откуда-то слышались смех и радостные крики играющих детей. Князю стало легче.

“Где это в Киеве увидишь такой белый, чистый снег?” - восторженно подумал он. Князь хотел обратно сесть в кресло, но увидел, что слева, на протоптанной в снегу дорожке, перед воротами замка стоит какой-то человек и безуспешно стучит в окованную железом дубовую дверь. Понаблюдав за ним некоторое время и видя, что никто его не пускает внутрь, Константин Константинович закрыл окно. Взяв со стоящего рядом, покрытого малиновой бархатной скатертью стола, бронзовый колокольчик, потряс им. На звон колокольца открылась дверь за закрывающей ее широкой портьерой и из-за нее появилась прилизанная голова его слуги, Войны:

- Что угодно ясновельможему пану?

- Кто этот человек? - спросил князь, показав головой в сторону окна.

- Какой такой, человек? - изобразив непонимание на лице, переспросил Война.

- Тот, который стоит у ворот замка! - подсказал князь.

- Ах, этот! Михелька! - догадался слуга. - Корчмарь со Старожидовской улицы. Говорит, что ему срочно надо переговорить с паном с глазу на глаз!

- О чем? Какие у него могут быть вопросы ко мне? Может, ему нужен эконом? - возмутился князь. - Так гоните его взашей! Пусть приходит после Рождественских праздников!

- Да, нет ясновельможий. Говорит, что хочет передать лично в руки пану письмо от его родственника!

Ответ слуги заинтриговал Константина Константиновича: “Что это за родственник, который хочет общаться с ним через какого-то еврея?”.

Любопытство перебороло в нем надменность господина, и он приказал слуге:

- Проведи его ко мне!

Очень скоро князь услышал в прихожей, стук сапог гостя, отряхивающего с них снег. Еще через какое-то время, он увидел его самого. Склонив в изящном поклоне голову, в кабинет вошел среднего роста молодой мужчина, богато одетый по еврейской моде. На нем была лисья шуба с отложным воротником. Голову украшала меховая шапочка также из лисьего меха. Сквозь распахнутые полы шубы виднелся жилет из черного атласа с белой накрахмаленной рубашкой и штаны до колена из бархата темно-синего цвета, продолжавшиеся белыми носками и малиновыми башмаками с клювообразными загнутыми носками. Бедра мужчины опоясывал черный шелковый плетеный пояс с кистями. С шеи на жилет спускалась массивная золотая цепь. В левой руке он держал свиток, очевидно с письмом.

“Однако какой франт! - с неприязнью подумал князь. - Литовский статут(55) ему не указ!”.

- Долгого здравия ясновельможему пану от Михельки! - вымолвил гость. - Соизволит ли пан ознакомиться с письмом сына, его безвременно умершей племянницы пани Лидии?

Острожский изумленно поднял брови: “Что за чушь? По его требованию, ему официально сообщили из Москвы о том, что Андрей убит, позарившимся на его добро

русским разбойником! Надо бы высечь этого обманщика-еврея и выгнать со двора!”.

И все же, что-то заставило его молча взять свиток из рук франтоватого посетителя.