Княжич Юра III

— В описанной тобой схеме, как удовлетворяет эту потребность мужчина — понятно, у него несколько жён. Но, как в этой схеме быть женщине? Той самой, которую мужчина годами не посещает? У неё же потребность в занятии сексом ничуть не слабее, чем у мужчины. Как ей быть? Терпеть? Ну, месяц, пожалуй, потерпит. Ну, два месяца. Три. Ну, край — полгода. А потом? — с беззлобной улыбкой проговорил я, обращаясь именно к Тверскому, даже не глядя на Борятинскую. Специально не глядя на Борятинскую.

— По… том? — даже слегка заикнулся под моим взглядом Максим.

— А потом только два возможных пути у этой ситуации: или женщина идёт требовать внимания от своего мужа, попутно вынося ему мозг, либо…

— Либо?

— Либо у мужа начинают расти ветвистые такие, разлапистые рога! — не стал более томить с ответом я. — Ни та, ни другая ситуация мне не нравится. А тебе?

— Но ведь… десятки дворянских семей так живут… И ничего, никто… — серьёзно задумался над сказанным мной Тверской Княжич.

— А, что они, по-твоему, кричать на каждом углу должны о том, что им изменяют? — пожал плечами я. — Все молчат и делают вид, что всё в порядке.

— Ты — ужасный человек, Юрий! — вспыхнула, наконец, и Борятинская. — Не стыдно тебе так говорить, когда у твоего отца самого прямо сейчас три жены!

— Почему должно быть стыдно мне? — «удивился» я. — Дела моего отца — это его дела. А у меня самого — жен нет, и «рогов» нет. И не хочу, чтобы появлялись.

— Жёны? — уточнил Тверской.

— «Рога», — поправил я.

— А жёны? — не сдался он.

— А жены довольно одной. Но такой, с которой мы любить друг друга будем. С которой не только постель, но и жизнь разделить можно будет. А Княжна это будет или безродная — не имеет значения.

— Это ты сейчас на певичку свою намекаешь? — прищур девушки разом стал злым и опасным. А я подумал, что, похоже, опять увлёкся умствованиями и спи… ляпнул лишнего. И это лишнее мне теперь не раз ещё аукнется.

— Нет, не намекаю. С Алиной у нас деловые, партнёрские и дружеские отношения. О любви и браке и разговора нет.

— Пока нет, — совершенно не собиралась успокаиваться Борятинская.

— Ну, тут ты, кстати, не прав, — перехватил слово Тверской. — С Бездарями ничего больше простой короткой интрижки не закрутишь. Они ведь живут не дольше мотылька-однодневки, а вянут быстрее цветов, поставленных в вазу. Всё, что ты получишь от таких отношений — это боль, сожаление и чувство утраты. Так что, поверь — лучше даже не начинать.

Он сказал, а я… замер. Как-то такая, вроде бы, совершенно очевидная мысль мне раньше в голову не приходила. В теории с постоянными упоминаниями долгожительства Одарённых сталкиваться приходилось всё время — те же учебники истории, или семейный альбом Семёновой. Но вот к самому себе… я этот момент ещё ни разу не примерял. До этого момента. Как-то обретение Дара с обретением долгожительства у меня не связывалось, хоть и было его совершенно закономерным следствием.

А вот сейчас Максим сказал, и я замер. Осознание сказанного им потрясло до глубины души. Ведь, получается, я теперь… буду жить долго? Не восемьдесят — сто двадцать лет, как рассчитывал раньше, а сто пятьдесят, двести, триста и больше? А, если прибавить возможность того, что «петля» не была разовым стечением неизвестных мне мировых обстоятельств, а является моей постоянной способностью, то… вообще бессмертен? Пока живо моё тело в другом мире, по крайней мере.

Это обстоятельство надо было осознать. Осознать и переварить.

А вот Борятинская восприняла мою реакцию иначе. Своим, женским способом её истолковав.

— Что, Юра, о этой своей вертихвостке задумался? — с ядом в голосе обратилась ко мне она.

А я… даже и не услышал, что она ко мне обращается. Слишком был погружён в себя и осознание собственной «бессмертности». Это ведь шокирует ничуть не меньше, чем понимание смертности в пять лет, считающееся психологами одним из тяжелейших личностных кризисов человека. Ведь, кто-то там, может быть — и хрен бы с ним. Он где-то там. А вот, когда не кто-то, не где-то, а именно ты и здесь — это сокрушает и сбивает с толку.

— О том, каким сморщенным черносливом она будет выглядеть всего через тридцать-сорок лет? — продолжила, тем временем, девочка, сидящая рядом. — Да какие тридцать! Уже через десяток она раздуется, обрюзгнет и обвиснет, а всё лицо уже будет в морщинах…

— Мари, — поморщился я, как от зубной боли — последняя часть её фразы всё-таки достигла моего внимания. — Не перебарщивай. Злословие тебя не красит. Да и я уже объяснил: Алина — мой друг и деловой партнёр.

— Конечно, — прикрыла глазки и понизила голос она, практически, один в один, повторив известный мем с лохмато-бородатым Тором, распространённый в сети мира писателя. — Конечно…

Я только вздохнул. Доказывать что-то женщине? Бесполезно. Заранее обречённое на провал занятие.

Повезло, что, как раз в это время подошёл официант, доставивший часть нашего с Максимом заказа. Его появление прервало разговор. И, пока он расставлял тарелки, мы, все трое, сидели молча. Потом свой заказ делала уже Мари.