Княжич Олекса. Сказ первый (СИ)

Миланья припомнила, как покидала Переяславль и трепет в своем сердце от того, что оказалась она в дороге, овеваемой душистым вольным ветром. Будто Миланья вновь стала вольной птицей, какой была когда-то. Припомнила она и родной дом в бедном горном селении, и мать свою и суженого, которому готовилась принести супружескую клятву. Но из-за гор пришли разбойники, разграбили поселение, а жителей увели в полон — так Миланья оказалась в Переяславле, где её выкупил Микула Славич и сделал своею женой. Много воды утекло с тех времен! Но только глупец мог жалеть об ушедшем и терзаться о том, чего нельзя вернуть, потому Миланья и не жалела ни о чем и не терзалась.

Её раздумья прервал возглас Мусуда, вышедшего во двор и заметившего жену. Миланья поднялась ему навстречу, он взял ласково её за руки и спросил:

— Долго поди дожидалась?

— Самую малость, — Миланья заметила в его глазах тревогу и насторожилась, но спрашивать прямо не стала: — Пирогов вот напекла и проведать тебя явилась.

— Спасибо на том, — Мусуд улыбнулся, хотя на душе у него кошки скребли. Даже жене он не мог поведать то, что услышал в горнице от князя Ярослава! А услышал он вот что:

«Я вот для чего тебя позвал, Мусуд! Александр, питомец твой, отправляется этой ночью с отрядом Алдопия на поимку боярина Водовика, — сказал Ярослав ровно, но так глядя на Мусуда, что того холод пробрал аж до костей. — Ты же, Мусуд, глаз с него в этом походе не спустишь, на шаг не отойдешь, будешь беречь его как зеницу ока. Отпускаю сына целым и невредимым и жду, чтоб и воротился он благополучно! Ну а если случится с ним что — жизни тебя лишу как последнюю собаку. Ясно ли это, Мусуд?»

А чего здесь неясного? Мусуд и без ярославовых угроз трясется над непоседливым княжичем, как жид над золотом!

«Эх, Олекса! — думал Мусуд. — То волк-людоед, то мятежный боярин! Не сидится тебе на одном месте, как твоему братцу Федору, всё на подвиги тянет. Мной вертишь как захочется, отца научился уламывать ради своих прихотей!..»

Татарин вздохнул тяжко и вспомнил о жене, что молча стояла рядом.

— Милушка ты моя, ступай обратно на постой, — сказал он Миланье, погладив её по теплой щеке. — Не досуг мне сейчас с тобой долгие речи водить. Потом вдоволь наговоримся. Ступай!

Миланья всё поняла: значит, князь отправляет Мусуда из Торжка с важным приказанием.

— Безхульного пути да спутной брани, — только и сказала она с глубоким поклоном, потом взяла со скамьи узелок и отдала мужу. Не оглядываясь, она вышла за ворота да зашагала вниз по дороге.

Дом, куда Миланью определили на постой с другими бабами, сопровождающими своих мужей, находился близ трехглавой церкви Вознесения Господня. Путь к нему лежал через извилистые городские улочки, то спускавшиеся вниз к реке, на берегах которой лежали лодки и были растянуты на шестах рыбацкие сети, то поднимающиеся вверх, к холмам, где стояли самые богатые терема. Неурожаи и злопамятство князя Ярослава забрали с этих улочек оживленную торговую толкотню, стерли с лиц людей беззаботные улыбки, оставив после себя разорение и нужду.

У дома, куда направлялась Миланья, стояла широкобедрая баба с рябым лицом и потерянно глядела на окна, затянутые бычьими пузырями.

— Скажи, добра, тут ли остановилась на постой знахарка? — обратилась баба к Миланье. — Слышала я, что пришла она с дружиной князя, слышала, что хвори изгонять умеет, в травах смыслит да в волшбе.

— Даже если тут, — ответила Миланья, — тебе-то чего с неё надо?

— За помощью пришла! Услышала я от княжьих воев, что лечить она умеет — вот и прибёгла…

— Сказывай дело.

— Ты, значит, знахарка?

— Ну — я, — кивнула Миланья холодно.

— Помоги, добра! Зовут меня Настасья Шевкала, вдовица Шевкалы-купца, — заговорила сдавленно баба. — Нюра-дочка радостью для меня была! Красавица. Всё по хозяйству делала, руки-то золотые… женихи сватались… Пошла на гуляния-то, вернулась больная. А там… там, как будто подменили. Слова человеческие забыла, не понимает ничего — когда еще ходить могла, так оденет на голову лошадиный хомут, выйдет к воротам и стоит, дура, улыбается чему-то… А сейчас вовсе слегла — еле дышит, гниет заживо… Пропадает девка! Звали знахарку, а она только глянула на неё — и сказала, что ничего не поможет… Добра, скажи, поможешь? Отплачу щедро! — и она с надеждой поглядела на Миланью.

Та задумалась ненадолго, оглядывая рябую бабу с ног до головы: заприметила Миланья и червленые сапожки и богатые одежды гостьи. Щедро отплатит? Знает она таких — языкастых да на расплату скорых! Как хворь — они с мольбой к ведающим тайны людям бегут, а как скот чахнет, житница пустеет, золото в руки не идёт — камнями их забивают али к кобыльему хвосту привязывают…

— Пойду, — сказала знахарка наконец, — показывай дорогу.

Идти пришлось недалеко. Настасья Шевкала привела её к большому дому с просторным двором, охраняемым двумя злющими цепными псами. Служки загнали собак за ограду и дали бабам пройти к крыльцу, где их встретила горбатая старуха в черном убрусе. Старуха с неприкрытой ненавистью уставилась на Миланью, и, задыхаясь от ярости, закричала: