Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

Голова его кружится, и не может понять он, две ли их было или одна в двух лицах, только сердце чует их за одну…

Постучав в дверь, вошел дворецкий Данила Константинович и нерешительно остановился. Иван Васильевич, взглянув на него, заволновался.

Вспомнилось ему далекое: так вот вдруг, как сейчас, робко вошел к нему еще совсем молодой тогда парень Данилка с поклоном от сестры своей. Увозили тогда Дарьюшку в Коломну к жениху.

– Что, Данилушка? – спросил Иван Васильевич хриплым от волнения голосом и, поколебавшись, добавил: – Как Дарьюшка? Подь поближе, сядь тут.

– В монастырь уходит, государь, – вполголоса ответил Данила Константинович, садясь возле государя. – Проститься навек с тобой хочет. Увидать хоть раз молит… – Голос Данилушки задрожал и оборвался. – Все одно, Иванушка, как в могилу живой идет.

– Куда спешить ей, – тихо молвил Иван Васильевич, – не уйдет от нее черная ряса. Отымал ее от меня Господь, чую, и снова отымет. – Государь положил руку на плечо друга детства и сказал: – Пусть придет ко мне Дарьюшка-то. Токмо, опричь нас с тобой да ее, не ведать о сем никому.

– Верь, Иванушка, сам тобе стражей буду наикрепкой.

– Нету, Данилушка, мне счастья долговечного, – с горечью произнес великий князь, – испытует мя Господь.

Закрыл он глаза руками, а Данила Константинович тихо вышел из покоев.

Опять все смешалось в мыслях и чувствах Ивана Васильевича, и не услышал он, как кто-то вошел к нему, только волнение охватило его вдруг. Вскочил он на ноги и видит – стоит пред ним будто Марьюшка. Глаза опустила, и видно даже из-под белил, как стыдом и волнением пылает лицо ее. Дрожащими пальцами перебирает она платочек свой с жемчужной обнизью…

Смотрит Иван Васильевич в лицо ей, и вдруг видит в ушах знакомые с детства сережки из трех серебряных шариков, и вспомнился ему Переяславль-Залесский, златокузня у Кузнецких ворот, и девочка в саду при княжих хоромах, чижи и щеглы в большой клетке…

В этот миг глянула Дарьюшка в лицо государя и, уловив взгляд его, сказала, улыбнувшись и засияв глазами:

– Серьги сии ты подарил.

В сердечном порыве обнял Иван ее и, прижимая к груди своей, молвил радостно и грустно:

– Отрочество и юность свою обымаю с тобой. Все то с годами минуло, но в душе моей век жить будет.

Дарьюшка смутно понимала значение слов государя, но сердцем чуяла, что дорога ему, и виделся ей осенний сад с опавшими листьями, рдеющий гроздьями багровой рябины, и целующий ее княжич Иван.

– Иванушка, – прошептала она, и от этого шепота забыл Иван сразу, что государь он, а видел только себя мальчиком и милую, милую девочку.

Он отодвинул ее от себя, чтобы снова встретить дорогой лучистый взгляд, но глаза ее, вдруг потемневшие, словно ослепли, а губы, все еще будто детские, доверчиво полуоткрылись для поцелуя…

– Марьюшка, счастье мое, – прошептал он бессознательно и приник устами к ее устам…

Глава 11 Зло казанское

Летом тысяча четыреста шестьдесят седьмого года умер бездетным хан казанский Халиль, старший сын Мангутека. Среди карачиев, биков и мурз начались разногласия при выборе нового хана. Одни хотели младшего брата Халиля, хитрого и ловкого Ибрагима; другие, с карачием Абдул-Мумином во главе, хотели царевича Касима, женатого на молодой еще Нур-Султан, вдове брата его Мангутека, матери Ибрагима.

Сеид же, боясь Москвы, склонил ухо к сторонникам Ибрагима и провозгласил его ханом казанским. Так обстояло дело, но Абдул-Мумин не сдавался. Мог он бороться и с самим сеидом. Богаче всех он в Казани, и все купцы и вся знать чтут его как старшего, а уланы глядят ему в руку, получая хороший бакшиш за всякие услуги.

Чтимее Абдул-Мумина только один сеид. Сеиду сам царь выходит навстречу из хором своих, преклоняет пред ним главу и, стоя, касается почтительно руки его, когда тот еще сидит на коне своем у красного крыльца. Но Абдул-Мумин глядит не на Большую Орду хана Ахмата, а на Москву надеется, поддержку которой обещает ему царевич Касим, любимец великого князя Ивана Васильевича. Союз с богатой Московией считает он более выгодным для торговой Казани, чем союз с Ахматом…

Как будто тишина в Казани, а за тишиной этой смута затаилась во всех углах: идет борьба за престол внутри Казани, а со стороны к ней тянется железная и цепкая рука молодого, но уже грозного князя московского. Из всех карачиев один лишь Абдул-Мумин через друга своего, Касима-царевича, знает истинную цену тому, что делает и замышляет Иван Васильевич и каких сил ратных, казны и богатств накопила Москва.

Но все духовенство, из ненависти к хяурам и по указке сеида, сеет страх среди правоверных, пугая их вмешательством Москвы.

– Нам страшней всего, – проповедуют одни из них, – Москва-хяур! Пусти змею за пазуху – она ужалит тебя в сердце.

– Если мир у нас будет с Русью, – внушают другие, – где мы полоны брать будем, где рабов достанем для всяких работ, для рукоделия всякого: крестьянского, кузнечного, плотничьего, для литья разного, для дела тележного и санного?