Княжич

Они подошли к самому краю обрывистого берега. Василий посмотрел вниз. Глубоко внизу, в саженях одиннадцати, набегая на отвесный, сложенный известняками берег, на быстром течении, заворачивалась в воронках поверхность реки. У него захватило дух. Василий шагнул назад и запрокинул голову вверх. Высоко над ними парил, высматривая добычу, орел. Юноша посмотрел по сторонам. Из противоположного отвесного берега речушки, с выступающими плитами известняка поднимался вверх заросший кустарником крутой вал заброшенного городища, на вершине которого виднелись истлевшие остатки крепостной стены.

— Елец[30]! — пояснил Скурыдину Савин. — Старинный русский город!

Елец!!! В горле Василия запершило, к глазам подступили слезы. Из поколения в поколение в роду Скурыдиных передавалось предание о том, что их предок в рядах Елецкого полка сражался на Куликовом поле. Вот оно место, откуда пошел воинский род Скурыдиных!

— А что за река внизу — украдкой смахнув рукавом слезу, спросил юноша.

— Река называется Быстрая Сосна, а та, что впадает в нее, Ельчик! Гору, на которой мы стоим, Аргамачьей зовут.

— Странное название!

— Лет двести назад, этот город осадили многочисленные войска Темир-аксака[31], мудрого и жестокого завоевателя. Они взяли крепость в кольцо, вырубив леса окружавшие его. Один из знатных воинов Темир-Аксака, решив устрашить своей удалью жителей осажденного города, пустил вскачь своего аргамака вдоль отвесного берега горы. Скакун не удержался на обрывистом берегу и рухнул в воды реки вместе с всадником. Лошадь и наездник утонули в реке, а гора с тех пор стала называться Аргамачьей.

— Что стало с городом?

— На третьи сутки Темир-Аксак взял город не оставив никого в живых. После разгрома Ельца Темир-Аксак дошел до верховьев Дона, направляясь к Москве. Войск у Московского князя не было. За пять лет до этого, в битве на Куликовом поле погибли лучшие из лучших защитников земли Русской. Страна была обречена. Но орды завоевателя внезапно повернули назад и навсегда ушли за пределы Руси!

— Почему?

— Разное люди говорят! Я тебе потом расскажу. Пойдем, руки вымоем, скоро еда будет готова!

По крутому берегу, они спустились к Ельчику. Даже в жаркий летний день его вода обжигала холодом кисти рук. Умывшись, они поднялись наверх. У костра хозяйничали казаки. В подвешенном над огнем казане варилась пшенная каша с мясом. Аромат поспевающей каши собрал у казана голодных людей, с нетерпением ожидающих ее готовности. Наконец, Филька Григорьев, добровольно взявший на себя обязанности повара, положил в деревянную миску немного дымящейся каши и произнес, обращаясь к Савину:

— Сними пробу боярин!

Савин, достал из-за пояса ложку и зачерпнул ею дымящееся варево.

— Горяча кашка! — обжегшись, сгримасничал он. — Разноси!

Получив от Фильки порцию каши и кусок хлеба, ратники, наложив на себя крестное знамение и наскоро пробормотав «Очи все на тя, Господи, уповают…», приступили к еде.

Отдых был недолог. Собравшись, сторожи, снова двинулись в путь. Всадники спустились вниз и проехали мелководный Ельчик. Дальше дорога вела на вершину холма с заброшенным елецким городищем. В заросшем редким леском валу едва угадывались очертаниях стоявшей здесь когда-то крепости. Свернув на почти невидимую с дороги тропинку, въехали в лесок. Тропинка оборвалась на небольшой поляне. Посреди нее стоял почерневший от старости, покосившийся прямоугольный четырехстенный сруб под двускатной крышей над которой возвышался крест.

— Часовенка! — произнес кто-то из всадников.

Часовней это строение никак нельзя было назвать. Оно было настолько мало, что входная дверь заняла всю ее западную стену, и у строителей даже не хватило высоты, чтобы устроить потолок. Воины осенили себя. крестным знаменем. Ни души.

— Варфоломей! — громко крикнул Савин и прислушался.

Ему никто не ответил. Тишина.

— Варфоломей! Ты еще жив! Не бойся, свои! — опять прокричал боярский сын, пояснив товарищам:

— Глухой он!

Долго ждать старца не пришлось. Небольшого роста ветхий старик, седой как лунь, с клюкой в руке неожиданно появился из леска. Волосы до плеч, борода до пояса, скромная одежда, состоящая из домотканой рубахи и портов выбеленные солнцем до бела, простенькие лапотки на ногах, говорили о его аскетическом, неприхотливом образе жизни. Благообразное лицо, умные выцветшие стариковские глаза, ласково глядящие на мир, вызывали уважение.

— Ванюшка! Как я рад тебе! — прошамкал Варфоломей, беззубым ртом. Савин спешился и обнял подошедшего старика:

— Давно мы с тобой дядя Варфоломей не виделись! Переживал я за тебя!

— Ну, как же? Месяца три, не больше! — ответил старик. — Я здесь не скучаю. Меня не только ваши, но и с Усть-Талицкой сторожи, ребятки проведывают!

— А все же, дядя Варфоломей, татарва не наведывалась?

— Нет, милый Ванюшка, в этом году ни разу. Да, что мне сделается?