Княжий воин

...В то, что он немой, поверили, но неизвестно, как сложилась бы его дальнейшая жизнь в этом мире, если бы Людота, видно, из благодарности за спасенного Романом сына, не взял его в свою семью - то ли пленником-холопом, то ли приемышем:

- Там видно будет.

Их речь Роман скоро стал понимать, но заговорить не решался. Боялся выдать свою чужеродность. Только месяца через два, имея уже солидный, втихомолку собранный запас слов, он осмелился заговорить.

Роман, как смог, изложил свою "легенду": единственное, что он помнит из своего прошлого, что родителей его убили тати-разбойники на киевской дороге. Сам он уцелел чудом: оглушили дубиной, отчего, наверное, потерял память и речь. Кем были его родители, где жили и были ли родственники - ничего не помнит. Еще помнит, что его зовут Романом.

- Знамо дело, - рассудил Людота, а с ним и вся кузнецкая слобода. - Вон в летошний год Вакулу-гончара ошеломили кистенем, так он тоже забыл, как его звать-величать, и молвит невразумительно.

- А имя у тебя княжье, - решил кузнец. - Не по чину. Будешь Ромша...

...Ответить на вопрос знаемого кметя* Роман не успел - на верхнее крыльцо княжьих хором вышел посадников отрок и, перегнувшись через перила, крикнул:

- Ромша, Людоты-кузнеца приемыш, посадник княжий кличет тебя к себе.

Внутри пахло разморенным от печного тепла деревом и ароматными травами. Окна цветного стекла отбрасывали на выскобленный деревянный пол веселые пятна.

Посадник - еще не старый, но уже седобородый человек - сидел в кресле, искусно сработанном из одного куска дерева. Людота расположился напротив на резной скамье, неуютно чувствуя себя на боярской мебели.

Роман остановился у порога, почтительно поклонился посаднику. Тот по-доброму улыбаясь, рассматривал его. Наконец заговорил:

- Благодетель твой Людота просит у меня разрешения передать тебе, как сыну его, все секреты ремесла, коим он владеет изряднее других. По твоему разумению, отрок, нет ли препятствия в этом? Согласен ли быть восприемником княжьего человека Людоты?

- Почту это за великую честь, - ответил Роман, невольно подстраиваясь под манеру собеседника.

Посадник одобрительно кивнул.

- Грамоте отрок обучен? - спросил он у Людоты. Тот отрицательно мотнул головой.

- Ну да ладно, обучим - не поздно еще, - сказал посадник и встал с кресла, давая понять, что разговор окончен:

В просторных сенях они столкнулись с человеком в волчьей безрукавке.

- А не хочешь ли сына своего названного по воинской стезе пустить? - спросил он у кузнеца, обращаясь к нему, как к давнему знакомому. - Может статься, и получится что из парня.

- И так навоюется, - не очень дружелюбно проворчал Людота:

Хотя Людота был большаком и слово его в кузнечной слободе звучало веско, но взаимоотношения со слободичами наладились у Романа не сразу. Уважая Людоту, те помалкивали, но недовольство и опаска были очевидны. В семье кузнеца все было в порядке, но стоило Роману выйти за ворота - не просидишь же весь век во дворе - так сразу же вокруг него образовывалась пустота: бабы поспешно окликали малышей, оказавшихся рядом с Романом, старики потихоньку сплевывали вслед и крестились. Даже сверстники сторонились его, прекращая игры и переходя в другое место, подальше от непонятного им пришлого человека. Ну еще бы: без роду-племени, как изгой*, да к тому ж безъязыкий - так и жди подвоха. Будь в ту пору в слободе хворь какая, или падеж скота - свалили бы на Романа: Одним словом, положение у нового жителя кузнечной слободы в первое время было неприятным.

- Это бабка Кокора народ баламутит, - вздыхала Марфа. - Носит же земля такую мезгириху* черную, прости Господи.

Бабка Кокора была человеком необычным. Жила в покосившейся избушке: два сына как ушли воевать лет двадцать назад, так и сгинули. Перебивалась репищем, грибами, ягодами. А еще травами и заговорами лечила всю слободу - и не только ее. Роды принимала, скотине помогала, сглаз снимала и присуху всякую - человек в обществе полезный. Но не дай Бог слово против нее сказать или чем рассердить - со свету сживет. Заглаза, а иной раз по пьяному делу и в лицо называли ее ведьмой, что она обидным не считала. При этом бабка Кокора была набожна, строго соблюдала посты, не пропускала церковных служб. Сгорбленная и высохшая, в померклой* полумонашеской одежде, с неизменной сучковатой клюкой-шалапугой* бабка была одним из творцов общественного мнения слободы. Старики говорили, что смолоду была она красавица писаная, остались от той поры одни глаза пронзительной синевы, так и не выгоревшие за долгие тяжкие годы....

Как сложилось бы у Романа со слободичами - Бог весть - но помог случай. Однажды к Людоте с заказом пришел из города поп - отец Федор. Крепкий, немалого роста старик с седеющей, разметавшейся по широкой груди бородой, с посохом, напоминавшим дубину.

- В Бога христианского веруешь ли, отрок? - спросил он у открывшего ему калитку Романа, вперив в него пронзительный взгляд.

Роман молча - тогда еще "немой" - вытащил из ворота рубахи крест и перекрестился по старому обряду - двумя перстами.