Княжна

– Испугались? А, может, вы все тут ухажёров приваживаете? Ну, ладно уж, не буду пытать. Пущай секретное дело секретным и останется. А вот скажу я вам, что концерт этот ночной зело приятен сердцу моему был. Бывало, в иных землях видел я куртуазное обхождение кавалеров и дам, и так завидно мне бывало, так обидно за дикость нашу. А теперь вот зрю и у нас приметы цивилизации. Так что, кто бы ни были эти прелестницы, им от меня царская благодарность.

И Пётр хитро глянул на притихших фрейлин.

После стола царевны Иоанновны накинулись на боярышень с расспросами. Катеринка завистливо сказала:

– Хорошо вам тут на воле, без родителев. А нас маменька стережёт, без малого, как теремных, какие уж тут серенады.

– Зато вы за герцогов иноземных выйдете, как сестрица ваша, Анна Иоанновна, а может, и за королей, – утешила её Варенька.

– Да, и при иноземных дворах таких ли серенад наслушаетесь, – поддержала подошедшая царевна Наталья.

– Мария, как у тебя с переводом пиесы подвигается? Скоро будет?

– Подвигается, Наталья Алексеевна. Неясные места, правда, есть. Нельзя ли мне у Петра Павловича спросить?

– Ладно, пошлю за Шафировым, чтоб сегодня же приехал. Да как готово будет, надо сразу отдать писцам, чтоб роли расписали – актёрам раздать. Государь говорит, скоро отбываете, до отъезда представление дать надо.

Мария села за писание перевода сразу. Занятие оказалось кропотливым, мешкотным, продвигалось медленно. Приехал Шафиров, потолковали с ним об неясных местах. Потом за обедом Пётр Павлович с большой похвалой отозвался об её смекалке и словесной живости.

После обеда все отправились кататься, учить дам верхом ездить. Мария же отговорилась, что уж умеет на лошади, и по-дамски и по-кавалерски, опять за пиесу села. Она сама не ожидала, что это занятие так её за живое заберёт – прямо не оторваться. К вечеру первая часть готова была, и обрадованная Наталья Алексеевна сказала, что завтра писцов из Приказа возьмёт, чтоб сразу за Марией перебелять и на роли для актёров расписывать.

Ужинать Мария не ходила – есть не хотелось и не хотелось от писания отрываться. Но после ужина оторваться всё же пришлось: Нина с Варенькой захлопнули стоявшую перед ней чернильницу, вытащили из перепачканных пальцев перо.

– Хватит, целый день сидишь, смотри, скрючит тебя, как старую бабку.

Они пересадили её из-за стола на диван и принялись наперебой рассказывать, как учились сидеть в седле, как боялись, как падали, как смешно визжала царевна Катеринка, а царевна Прасковья так и не смогла нисколько проехать – едва только её сажали на лошадь, начинала кричать, что ей страшно, и просилась вниз.

– У меня лучше всех получалось, – хвасталась Нина, – я четыре полных круга проехала. Меня Пётр Алексеич очень хвалил и сам с седла на руках снял и до возка пронёс.

Нина сделала многозначительное лицо.

– Он такой сильный. И знаете, у него такие горячие руки, прямо сквозь платье прожигают.

Она помолчала, глядя на подруг, и медленно с расстановкой произнесла:

– В нём чувствуется мужская сила. Я думаю, такой мужчина может покорить любую женщину.

В ответ подруги посмотрели на неё удивлённо и с любопытством, а Варенька даже фыркнула, не удержавшись.

Продолжения этот занятный разговор не получил, так как их позвали в большой дом в фанты играть. Такие вечерние занятия уж с год как царевна Наталья и царица Прасковья завели, и Пётр их очень в этом одобрял. На вечерах этих танцев не было, а велись пристойные беседы и игры тихие. Вина не пили, а подавали кофий и для стариков сбитень. Здесь разговаривали о государственных и торговых делах, а бывало, и по сватовству сговаривались.

Вот и сегодня, как торопливо рассказывала по дороге всезнающая Варенька, будут переговоры о замужестве царевны Екатерины Иоанновны. К государю с предложением о браке с его племянницей явился посланный от какого-то немецкого герцога. Это было ещё не сватовство, а только предварительные переговоры, неофициальные. Потому и принимали посланника не по-парадному, а на домашнем вечере, попросту.

В гостиной возле цариц Прасковьи и Марфы уже сидел меленький худенький немецкий барон с чисто промытыми розовыми морщинами. Наталья Алексеевна издали увидела в руке Марии исписанные листы и кивнула ей подойти сразу после представления важному гостю. Они уселись в уголке и занялись пиесой, благо царица Прасковья приняла всё внимание барона. Вскоре явился Пётр с Екатериной и целой свитой сановников, и царевна увела Марию в свои комнаты – без одной царской особы и одной фрейлины в такой толпе вполне могли обойтись.

Мария не переставала удивляться тому, как верно понимала царевна Наталья её неуклюжие, хотя и старательные переложения на русский язык труднопереводимых изысков француза Мольера. Понимала и подбирала верные слова, да ещё и в стихи их складывала. А сколько всего знала она, эта необычная для России царевна с внимательным взглядом окружённых тенями глаз.

Они опомнились только когда стали гаснуть оплывшие свечи, а вызванная горничная девка явилась заспанная и с распущенной косой.