Княжна Голицына – принцесса моды

Итак, Вера Квитка начала жить вместе с нами, для меня она была как бабушка. Она была намного старше моей матери, но обладала характером более молодым что ли, более легким, менее интеллигентным и чуть-чуть фривольным. Французским языком она владела лучше, чем русским. Когда я училась в школе Сакро Куоре, она упрекала меня в том, что мое «р» скорее итальянское, чем французское, и давала мне мелкие монеты, чтобы я не ошибалась в произношении этого «р». Она была весела, избалована, привыкла к роскошной жизни. Если, например, она хотела отправиться в Париж или другое путешествие, она шла к известному римскому ювелиру Булгари и продавала ему одну из своих драгоценностей. Она спрашивала: «Сколько вы дадите мне за это ожерелье? Мне нужно поехать в Париж». У нее была целая коллекция изделий Фаберже, но под конец жизни почти ничего не осталось.

Из всех квартир мне больше по душе была та, что на улице Грегориана. Там я выросла, там жила до замужества. Из дома я видела весь Рим. Из каждого окна открывался вид на определенный участок города. Были видны даже холмы Кастелли Романи. Возможно, в тех стенах прошли самые мои счастливые годы: юность, первые праздники, первые увлечения, первые друзья, учеба в университете, первая работа. Но, прежде всего, это были годы мечтаний и огромной веры в будущее. Я не была связана никакими условностями, а мой бунтарский дух и взрывная красота молодости еще не имели хозяев.

* * *

После садика я поступила в начальную школу Сакро Куоре на Тринита дей Монти. Поскольку я была православной веры, на мое поступление в школу потребовалось специальное разрешение кардинала Мерри дель Валя[43] – друга моей матери. Сестры-монахини согласились принять меня в школу только потому, что кардинал, который очень благоволил ко мне, попросил их сделать исключение. Но я должна была являться на мессу каждый день в восемь утра и участвовать во всех религиозных церемониях, и горе мне, если я появлялась с опозданием. Монахини все время надеялись, что я стану католичкой.

Существуют несколько основных предпосылок для формирования личности – это государство, семья и школа. Именно в этих рамках ребенок познает свои права и обязанности, они помогают ему продвигаться среди общих для всех условностей и тем самым обретать уверенность. Я же была лишена всего этого: маленькая русская девочка, нашедшая убежище у итальянского государства, дочь разведенных родителей, убежденно исповедующая православие в католической школе. Эти мои «отличия» не раз отмечались монахинями, товарищами по учебе, подругами. А я и не старалась это скрывать. Была ли в этом детская форма снобизма? Или просто гордость? Меня считали умной девочкой и, несмотря на болезненную застенчивость, я унаследовала от мамы большую силу духа и львиное мужество. Я никогда не хотела казаться жертвой. Монахини держали меня в церкви особняком из-за того, что я была иной веры. Я же приходила с опозданием и занимала место на последней скамейке. Меня отличали живость и фантазия, и я всегда была в центре внимания. Мой бунт был активным и сознательным, наказания лишь придавали мне силы. Подруги по учебе не включали меня в свои небольшие девчачьи группы. Но я жила другими понятиями. Я мечтала стать и великой балериной, и подняться в небеса до самых облаков. Я жила в иной реальности, более одинокой, но, несомненно, более достойной и определенно более героичной. В конце концов, разве я не княжна?

Монахини и подруги по учебе стремились любым способом поставить меня в неудобное положение. Это происходило всегда в церкви, на уроках по религии. Но никогда из-за этого не приходило ко мне желание сменить веру, хотя должна сказать, что, когда меня исключали из некоторых религиозных церемоний, таких как причастие, я и в самом деле ощущала себя «чужой», отщепенкой. Полагаю, что так думали и самые близкие мои подруги.

Училище «Сакре Куоре» в Риме

Мама и я посещали православную церковь на площади Кавур[44]. Православная служба с красотой ее текстов и мелодий, блеском церемониала и глубиной символов отвечала моей жажде духовности. Среди русских, которые встречались в церкви, был общий объединяющий дух: здесь мы ощущали атмосферу подлинного братства. Священные сцены, изображения на иконах, оказывали большое влияние на мое детское воображение.

Когда я была маленькой, я всегда старалась встать недалеко от двери, чтобы опереться на нее в минуту усталости, и с завистью глядела на старую графиню Ферзен, которая в течение всей службы стояла прямо и неподвижно. Наш священник, отец Симеон[45], был необычайным человеком. Раз в неделю он давал уроки закона Божьего мне и другим детям. Он оставался в Риме в течение 50 лет и был очень привязан к моей матери.