Княжна Голицына – принцесса моды

Нина впервые увидела себя в истинном свете: постаревшая женщина, лишившаяся амбиций и перспектив, претерпевшая слишком много лишений, она теряла интерес к жизни. Та сила, которая ее всегда поддерживала, и тогда, когда она бежала из России со мной, и в те годы, когда она должна была сражаться за то, чтобы я встретила свою жизнь подготовленной как можно лучше, более не имела смысла. Может быть, только в этот момент она пожалела, что избрала путь, на котором не могла уже встретить нового спутника жизни. Неожиданно ей больше нечем было заняться, не с кем бороться. Она стала впадать в депрессии. Я не понимала ее переживаний. Ведь моя мама ничего не потеряла. Она оставалась здесь, в том же городе, всего в нескольких минутах ходьбы от меня, я обедала у нее почти каждый день, я возила ее с собой в Париж и на летний отдых. Но горе Нины состояло не в том, что она что-то потеряла, это не было ностальгией по счастью, которое никогда не возвратится. Это было сумрачной, холодной, иссушающей болью. Не было ни слез, ни отчаяния, наоборот, полное отсутствие эмоций. Когда исчезает всякий интерес к будущему, жизнь обретает размытые, поблекшие, неясные тона, напряженный ритм когда-то прожитых дней замедляется до полного паралича жизненных позывов. Возможно, Нина не желала смерти, однако она не хотела и той жизни, которая у нее была.

Мы почти никогда не оставляли ее одну. Конечно, я много ездила, но для нее это не имело значения, она знала, что мне это необходимо. Мой муж всегда привозил ей из наших путешествий подарки: шляпки, сумки, разные мелочи. Нина придавала большое значение элегантности, а также физической форме. Пока она была жива, она занималась гимнастикой каждый день. И тем не менее мама была в подавленном состоянии.

Одной из причин этого состояния была боязнь меня потерять. В тот год Сильвио усиленно уговаривал меня отправиться с ним в Бразилию, где он был занят семейным предприятием. Я и не думала оставлять Италию, но мама была в ужасе от одной мысли, что я могу принять это предложение.

Мой муж создал в Бразилии фирму, которая производила ткани из штампованной пластики. Это была его идея. Каждый брат должен был купить свою квоту. Но младший брат был лишен средств, и Сильвио подарил ему такую же долю, что и у других. Сильвио поистине был очень щедр. Так как он не мог следить из Италии за делами на фирме, он отдал ее управление младшему брату. Когда мой муж умер, я поехала в Бразилию, чтобы переговорить с братом, и услышала: «Знаешь, Ирина, иногда я нарочно допускал ошибки, чтобы убедиться, узнает ли Сильвио о моих нарушениях. Но он никогда не проверял счета!»

Может быть, нам следовало чаще ездить в Бразилию, но все дело было в том, что я терпеть не могла Сан-Паулу. Мой муж, однако, продолжал говорить о нашем возможном переезде в Бразилию, и наш отъезд стал для мамы наваждением, как и причина, по которой мы должны были туда отправиться. Чтобы убедить меня, Сильвио повторял, что в Сан-Паулу мы не будем находиться все время, что большую часть времени мы проведем в Рио, городе, который мне казался забавным. «Я стану президентом общества, а ты сможешь удовлетворять свои капризы, изготовляя рисунки на пластике». Мама не уговаривала меня остаться или отказаться от предложения Сильвио. Она лишь повторяла: «Я никогда не поеду в гости к его родным. Вся моя жизнь здесь, мои интересы, мой дом…» Она боялась, что если мы уедем, то больше никогда не увидимся. В этих случаях я ожесточалась, эта постоянная роль жертвы меня доводила до бешенства. Особенно невыносимо было слушать все это от человека, который учил меня в любых обстоятельствах сохранять мужество.

Наш домашний врач, венгр по национальности, способнейший человек, предписал ей лечение сном. Эта идея мне, однако, совсем не понравилась. К сожалению, я убедилась в своей правоте, когда этот курс начал осуществляться. Мама, терявшая волю, согласилась с его советами. Я отказывалась навещать ее в клинике, поскольку то, что происходило, производило на меня слишком гнетущее впечатление.

Нетрудно разделять горе, когда оно проявляется открыто близким тебе, дорогим человеком. Но такое глухое, бесстрастное, как бы замороженное страдание создает ощущение бессилия. Я чувствовала замешательство, беспомощность перед душевной болью Нины. Я навестила ее в больнице только раз, не желая видеть ее в таком состоянии. Та девочка, что жила во мне, восставала, она верила, что мама способна найти внутренние силы и вырваться из своего состояния. Нине всегда это удавалось, даже в наихудшие моменты, ей это удастся и на сей раз. Во мне говорила слепая вера детей в родителей: они нас защищают, и мы считаем их неуязвимыми.