Княжна (СИ)

Князева прикусила язык в последний момент, останавливая привычный ход механизма извинения. Просить прощения было не за что — она ничего плохого Белову не сказала, не обидела его никак, Ольгу ни коем образом не оскорбляла, так что… Не стоило оно того. По крайней мере, сейчас.

В голове мелькнула на секунду мысль, что, если и надо было кому извиняться, то только Саше — хотя бы за то, что так напугал её и, вероятно, некоторых соседей Витиных, тем, как ломился внутрь, что такой момент у неё и Пчёлы украл.

«И для чего? Чтобы ехать в молчании, меня этой тишиной наказывать?»

Анна метнула взгляд в зеркало заднего вида. Саша смотрел на дорогу, следя, чтоб к ним сзади никакая «Волга» не подтёрлась. Князевой будто не замечал; только на поверхности зеркала от взора, напоминающего в тот миг кусачие льды, изморозью показались рисунки, каких жарким июльским утром быть не должно было.

Аня снова подумала сказать что-то, чтобы совсем тихо не ехать, — от Остоженки до Скаковой было не меньше двадцати минут ехать, она это уже успела запомнить, — но снова затихла. Все слова, какими разговор могла начать, казались какими-то дурацкими.

Слишком глупыми — для любого человека, а для Ани Князевой и подавно.

Девушка отвернулась к окну, разглядывая достопримечательности, по стилю совсем не похожие на красоты Риги с её романской архитектурой и шедеврами в стиле барокко.

В боковом зеркале сверкнули купола храма Христа Спасителя, когда Сашин «мерс» завернул на Гоголевский бульвар. В «молчанке» выиграла Аня — Белов заговорил первее:

— Глупо вышло, — и усмехнулся так, что Анна на заднем сидении едва сдержалась, чтоб не встрепенуться в сильном возмущении. Саша положил запястье на руль, ведя машину небрежно, сказал, будто жаловался — только не ясно, кому и на кого:

— Сам набегался по Москве, так ещё и тётку на уши поставил, а ты… вон где была.

— Стоило, вероятно, сначала Вите позвонить, — едва ли не фыркнула Князева, не зная, стоило ей в недовольстве откинуться на спинку кресла или, напротив, подобраться ближе к сидению Белова. — А потом уже к маме ехать.

— Ну, ты, умница, сказала! — с идентичной интонацией фыркнул в ответ Белый. Он через плечо своё посмотрел, на Анну косясь так, что у Князевой лёгкие едва не сбились в комок под рёбрами.

— Стоило, вероятно, на звонки отвечать. Чтобы потом не злиться, что я к матери твоей поехал, не зная, где тебя черти носят!

И тогда Аня поняла. Осознание метнулось ощутимым не бумерангом, как следует огрев девушку по затылку. Она посмотрела на Сашу, обернувшегося к дороге, по которой ехал чуть быстрее положенного. Губы запекло от воспоминаний, как она с Витей на кухонном гарнитуре целовалась, забыв про завтрак, не реагируя на звонок трубы Пчёлы.

Как оказалось, очень зря.

Князева ругнулась в себя так грязно, как ещё не ругалась.

Ведь могли же отвлечься ненадолго, и всех проблем бы избежали!.. Мало того, что Саша теперь злой, как пёс, спущенный с цепи, что Пчёлу она до вечера не увидит, так и мама, теперь, вероятно, много чего интересного у Ани спросит. Берматова и без того имела какой-то нездорово сильный интерес к личной жизни дочери, чуть ли не при каждом созвоне спрашивала, «как там её кавалер».

Самое главное, чтобы теперь тётя Катя — женщина простая, привыкшая в лоб всё говорить — не стала напоминать дочери про средства контрацепции.

Князеву передёрнуло.

Она до сих пор помнила день, когда мама всё-таки узнала про отношения Княжны и Пчёлы. Анна одним июльским днём, после второго проваленного собеседования, которое ещё не так сильно ущемило чувство её достоинства, сняла трубку телефона, появившегося на Скаковой по инициативе Валеры Филатова. Мама просила помощи в генеральной уборке. Князева пообещала приехать. Уже обувалась, когда телефон зазвенел снова, и с другого конца провода раздался голос Пчёлкина.

Она точно помнила, что на стульчик присела, потому что Ане отчего-то особенно — до мелкой тряски в коленях — нравилось, когда Витя звонил и здоровался совершенно будничным «привет», называя иногда «Княжной», иногда «Анютой». Разницы не было; девушке оба варианта нравились одинаково сильно.

Они поговорили недолго о какой-то мелочи типа погоды и настроения, а потом девушка обмолвилась, что к маме едет. Пчёла предложил подбросить — он на Кутузовском проспекте был, через десять-пятнадцать минут бы подъехать успел, — но Аня отказалась. Быстро попрощалась, напоследок чмокнула воздух возле трубки, посылая Вите поцелуй по телефонным проводам.

Разговор ни о чём почти забылся, когда Князева вышла с «Беляево», поднялась в квартиру, стены которой помнили Анну совсем малышкой, и принялась с мамой драить чуть ли не каждый угол. Часовые стрелки наворачивали один круг за другим, в комнатах появился запах «чистоты». Солнце поднялось высоко, но ближе к четырём-пяти часам, когда Анна оттёрла на плите остатки пригоревшего риса, перестало палить совсем беспощадно.

Мама, убрав в «темнушку» тряпки, сказала, что не помешало бы ужин приготовить, и быстро собралась в магазин, совсем непрозрачно намекая дочери, что понадобиться её помощь.