Княжна (СИ)

Он мчался домой так, словно опаздывал, хотя до встречи на Балчуге было ещё время. Но Пчёла нёсся, упрямо давя педали в пол, будто от спешности его быстрее вечер мог наступить. Вечер, а вместе с ним — парк Лефортовский, с которого Витя решил начать «турне» их, и Анна — нежная, гордая, иногда занудно-умная, но этим же и цепляющая до невозможности.

Княжна. Незабудка…

Она стоила того, чтобы на газ жать, чтобы из машины всех «лошадей», все километры в час выжимать.

Витя закусил губу, вспомнив вдруг, как Князева с ним на окне целовалась, губы играючи ему кусая, а потом усмехнулся себе:

— Пчёла, за дорогой следи! Чери-чери ле-еди!.. — и ладонью, лежащей на рычаге коробки передач, застучал в такт хиту его школьной жизни.

Сердцу стало легко, как, наверно, в последний раз и было, как раз, в старшей школе.

Он осознал, что домой мог не возвращаться, только когда переступил порог квартиры на Остоженке. Анна ведь, по сути, ему одежду в порядок привела, Витя с девушкой позавтракал — голодать не собирался. Оружие тоже при нём было… Пчёла, осознав глупость свою, так и замер в коридоре, не включая света. Задержал дыхание, словно так мог исправить что-то, а потом махнул рукой.

«Эх ты, дурак!..»

Бригадир не стал снимать обуви. Прошёлся к зеркалу с небольшой полкой, на которой стояли только флакон с истершейся биркой и расчёска. Он брызнул на себя, на волосы одеколоном с нотками горькой мяты, причесался, укладывая полусырые пряди.

Витя посмотрелся в зеркало, но не нашёл в отражении чего-то такого, что для него бы новым стало, и тогда посмотрел чуть в сторону. За рамой торчала фотография с родителями, сделанная после его возвращения из-за Урала.

Мама тогда радовалась безумно, словно Пчёлкин с войны вернулся, а не с Кургана, где жизнь Вите казалась убийственно медленной по сравнению с динамичной столицей. Ирина Антоновна по возвращению его неимоверный пир устроила, наготовив всего, что сын любил, и долго-долго плеча Витиного не отпускала, словно поверить не могла, что Пчёла вернулся действительно. Живой, невредимый..

Когда Витя папе рассказывал о несуществующих людях и моментах, которые они всей бригадой придумывали на случай расспросов от родных, мама вдруг фото предложила сделать. Папа против был, но уговоры жены и градус хорошей водки его настрой изменили.

И теперь фото, где он пьяный сидел с отцом за столом, ломящимся от вкуснятины самой разной, — от запеченного мяса до вишневого варенья в розетке с мелкими желтыми цветочками — Пчёлу встречало в коридоре. Он не всегда на снимок этот обращал особое внимание, иногда второпях сбивал фото на пол, но поднимал всегда, не выкидывал, не менял, даже несмотря на появившиеся трещинки на их с отцом лицах.

Слишком дорогим было это фото. Хоть и не особо удачным; папа, которому мама сказала лицо «попроще» сделать, от напускной злобы покраснел сильно и глаза раскрыл в возмущении, а Пчёла засмеялся так громко, что мать даже напугал. Потом Пчёлкины второй снимок сделали, но Витя именно первое фото забрал.

Неудачный снимок или нет — это совершенно относительно. Но то, что живыми, настоящими они с отцом казались на той фотографии, сомнений не было. А это было уже куда важнее случайно прикрытых глаз при щелчке затвора камеры.

Пчёлкин, снова взглядом пробежавшись по накрытому столу, спрятал фото обратно за зеркало. Стоило, наверно, в рамку снимок убрать, чтобы он в ближайшие месяцы совсем в пыль не обратился.

Когда-нибудь у Вити руки до этого дошли бы, но четвёртого июня мужчина потянулся за портмоне, каким крайне редко пользовался, деньги зачастую в карманах нося.

Среди двух-трёх десятков купюр по миллиону рублей Пчёла достал снимок, тайком забранный из фотоальбома Ани Князевой. Снова в глаза девушки взглянул; они даже с фотографии прошлых лет на него смотрели так, будто в самую душу думали пробраться.

Он улыбнулся, как дурак. Провёл большим пальцем по лицу, шее Ани так медленно, словно она ласку его ощутить могла бы даже на расстоянии, и потом фото на фоне незнакомого ему рижского бульвара убрал к снимку с родителями.

Если б не ход секундной стрелки часов, не стук сердца, ощущающийся висками, Витя бы решил, что оглох; тишина пустого коридора была такой, что, наверно, её получилось потрогать. Руками сжать, разрывая.

Он перевёл дыхание, мысленно обещая себе в этот момент вернуться, и посмотрел на часы, висящие чуть левее от порога. Двенадцать часов двенадцать минут — удивительное совпадение. Наверно, знак.

Пора выходить, пора выезжать. Может, кто из братьев уже на Балчуге? Поговорят до встречи, покурят…

Витя подхватил пачку «СаМца», которая по дефолту обязательно лежала у него на тумбе в коридоре, и, запирая дверь квартиры, засунул меж челюстей сигарету. А потом поторопился вниз по ступенькам с десятого этажа, играя огоньком зажигалки, но не поднося пламя к табаку.

Он открыл дверь подъезда. Солнце ослепило так, что на мгновение Вите показалось, что на соседнем от него месте припарковался красный «бронетанк» — как его называл зачастую Валера — Кабана.