Княжна (СИ)

— Ты про двоюродную сестру говоришь, как про блядь портовую. Самому не мерзко, а?

— Ну, куда мне до «блядей портовых»… Не стремлюсь. Ты-то у нас в шалавах разбираешься лучше остальных, а, Пчёла? — спросил Саша. Оттолкнулся резко лопатками от кресла из хорошей кожи и на друга посмотрел так, что, вероятно, от Вити мог остаться только пепел — почти такой же, как и сигаретный.

— Только я тебя к этой мысли и подвожу, брат. Аня тебе не подстилка, — и палец указательный прижал к виску Витиному, будто думал ногтевой пластиной по голове постучать и услышать перекатывания мозга под черепушкой. — Усеки это. И кончай к ней домой мотаться.

Указ прозвучал прямо. Пчёлу будто ножом пырнули, но он чудом каким-то, на которое почти не рассчитывал, взгляда, лица не изменил. Кто-то Белому слил, что ночью он на Скаковой был. Кто? — вопрос, на данный момент, второй.

Сейчас важно было до Сани донести, что он Аню даже пальцем не трогал вчера — хотя и хотел. Но сдержался, отпустил Князеву в одиночестве спать, а сам на диване в гостиной ночевал, позволив себе только фотку с альбома у неё стащить.

— Не подстилка. Я её такой и не считаю, к сведению твоему, Сань, — кивнул Пчёла, но не отвёл взгляда от Белова, который злобой своей одновременно напоминал и глыбу льда, похоронившую собою Титаник, и жерло грёбанного Кракатау.

— Но моей Княжна станет.

— Не станет.

— Станет, — уверил Сашу Витя. Голос стал ещё холоднее и спокойнее, за что Пчёла, вероятно, самого себя похвалить мог — но позже. Под рёбрами закручивался ледяной шторм, какой, наверно, бушевать мог только в Баренцевом море.

Он говорил лишь малую часть того, что было на языке, но даже процента от мыслей, произнесенных вслух, оказалось достаточно, чтоб Белов вперил в него взгляд, остротой способный потягаться с вилами.

Будто зашипело что-то, когда Саня чуть ли не с тряской в голосе проговорил:

— Брат, давай я объясню тебе на пальцах, — он потушил сигарету. Пчёлкин приготовился носом своим чувствовать кулак Сани. — Тебе так её хочется, потому что Анька не сразу на твой фарс повелась. И всё!..

Белый взмахнул перед собой руками, подобно долбанному Калиостро, сотворившему чудо и ожидающему оваций. Только Витя молчал, одним взглядом думая уверенность Белова сломать, и тогда Саша мысль свою закончил:

— Но ты быстро остынешь, если всё-таки получишь желаемое. Это у тебя в натуре, Витя. Поверь, так и будет.

— Не согласен, — отрезал сразу же Пчёла и вдруг подумал, что, если бы слова могли ощущаться физически, то он бы твердостью своих слов оставил на щеке Белова диагональный кровоточащий порез, от которого потом остался бы шрам, упоминаемый при составлении каждого фоторобота.

В ответ Саня только пожал плечами в напускном равнодушии:

— Твоё дело, можешь не соглашаться. Но только я тебя не первый день знаю, Пчёла, и точно помню, что ты так же и про других баб говорил. И где они все теперь, а?!

Голос Белова на последних словах сорвался в крик, от которого, вероятно, Людка за дверью ахнула и в испуге зажала рот руками. Но Витя не дрогнул даже. От услышанного только кольнуло чем-то острым внутри.

Так ощущался справедливый укор, так ощущалась бесящая беспомощность.

Ведь Пчёла не мог Белому ничего сказать. У Вити действительно такая репутация в бригаде была: он бабник. Многолюб, к идеально отточенному и выученному образу которого стремился многие годы.

Но, черт бы всех их побрал, сейчас не так всё… Сука, как же банально и неправдоподобно прозвучат для Белова слова, что с Аней по-другому!..

Он сглотнул, смачивая горло пенообразной слюной.

— Сань, — позвал Витя, перевёл дыхание. Белый на него смотрел чуть ли не Цербером; казалось, ни то скажешь — и он голову откусит. Прожует, не поперхнувшись даже, и проглотит череп. Сразу вместе с парой-тройкой шейных позвонков.

Пчёла от собственных ассоциаций чуть похолодел, хотя за окном двадцать восемь градусов было, и сказал:

— Ты не веришь. И я это понимаю. Знаю, что кажусь далеко не самым достойным кандидатом в пару к любой девчонке, только… Мне взаправду Князева нравится.

Он не ощутил после слов своих какой-то тяжести, но и облегчения не испытал. Витя чуть вперёд в кресле толкнулся, чтобы ближе к Белову подобраться, и понял, что говорил о чувствах к Анюте, как о вещи, которую не считал необходимости как-то подтверждать.

Это будто было геометрической аксиомой — теоремой, не требующей доказательства.

Только вот Саша не поверил. Он нахмурился, точно в презрении, и спросил:

— Ты кого обмануть пытаешься, Пчёла? Меня, а? Или Аньку? Может, себя?

— Матерью клянусь, — произнёс Витя и прижал руку к сердцу. — В мыслях не было врать.

Не дрогнуло ничего внутри у юноши. Не было страха, что судьба за нарушение стихийно данного обещания действительно мать у Пчёлы заберет, что потом пожалеть может за слова свои. Нет… Только спокойствие. Опять спокойствие.

Знак, наверно.

— Побойся Бога, Пчёлкин, — цокнул Белов с таким выражением лица, на которое больше нельзя было закрывать глаза. А потом добавил, словами пуская очередную отравленную стрелу:

— Тётя Ира ещё молодая у тебя. Ей рано умирать.