Княжна Тараканова

«Пора, пора!» – сказал он себе, разделся, придерживая над головой одежду и обувь, вошел в воду и, медленно ощупывая ногами болотное дно, направился к другому берегу. Он несколько раз скользил, оступался и чуть не выронил платья. На средине ручья холодная, как лед, вода была ему по горло. Ручей стал мельче. Илья еще подался и, дрожа всем телом, вышел на ту сторону. Обтершись кое-как травой, он оделся, обулся и ползком направился к кладбищу. Месяц скрылся. Долго пробирался Илья; наконец невдали он приметил деревья и кресты кладбища. Запыхавшись и согревшись от движения, он забрался между могил и стал обдумывать, что ему делать далее? Так лежал он долго. Окликов часовых здесь уже не было слышно. Снова стало виднее.

– Нет, надо уйти до рассвета, – сказал себе Илья, – заберусь хоть в ближний лес.

Он встал и бережно сделал несколько шагов. Вправо, между могил, послышался шорох. Илья вздрогнул и в ужасе стал присматриваться.

В нескольких шагах от него, полуосвещенный месяцем, образовался высокий, бородатый, в истрепанном подряснике, человек. Незнакомец был, очевидно, также смущен. При виде французской военной шинели и такой же фуражки Ильи он долго не мог выговорить ни слова.

– Враг ты или друг? (Utrum hostis, aut amicus es?) – проговорил по-латыни густым, дрожащим басом незнакомец. – Взгляни и пощади! (Respice et parce!) – жалобно прибавил он, указывая на ребенка, лежавшего у его ног, в траве.

«Вероятно, кладбищенский священник! – радостно подумал Илья. – Принимает меня за француза».

– Успокойтесь, батюшка, я сам русский, – ответил Илья, – и такой же несчастный, как, очевидно, и вы! мое имя – Илья Тропинин.

– Я же дьякон Савва Скворцов из Кудрина, а это мой племяшек! – сказал незнакомец. – Что испытал, страшно и передать. Грабители, ох, господи, сожгли дом! – это бы еще ничего; отняли все имущество – и это преходящее дело: наг родился, наг и остался. Но они, в мое отсутствие, увели мою жену… Поля, Полечка, где ты? – тихо проговорил, всхлипывая, дьякон.

Он, ухватясь за голову, опустился на могильную плиту. Его плечи вздрагивали. Проснувшийся племянник испуганно глядел на дядю и стоявшего перед ним Илью.

– Как завидел вас, – проговорил дьякон, – ну, думаю, поиск, ихний патруль, опять в их руках, кончено… а тут вы встали да прямо на меня… Душа подчас, как видите, бренна, хоть телом я и Самсон… и за все их злодейства, вот так бы, хоть и слуга алтаря, с ножом пошел бы на них.

Тропинин рассказал о своем плане.

– Не подобает мне клястись, ваше благородие, – произнес дьякон Савва, – сам вижу! только я поклялся… Искал я жену везде в их вертепах, ходил, подавал просьбы их начальству и маршалам, – еще и смеются. Взял я тогда этого препорученного мне сироту, вышел сегодня огородами, думал на Андрониев монастырь, да заблудился, попал сюда. Дай господи, дотянуть до своих, сдать племянника. Попомнят, изверги, Савву.

– Вам, отец дьякон, куда?

– На Коломну.

– И мне туда же, на Рязань; моя семья в Моршанском уезде.

– Не будем же, сударь, терять времени, – сказал дьякон, – коли угодно, вместе двинемся с богом в путь; кажись, рассветает.

Путники миновали поляну и вошли в лес. Долго они пробирались чащей дерев и кустами. Утро их застало у прогалины, на которой стояла пустая лесная сторожка. Они ее обошли и решили отдохнуть у озерка, в гущине леса. У дьякона оказалось несколько сухарей. Они закусили, напились и, остерегаясь встречи с врагами, просидели здесь до заката солнца. Савва рассказал Илье, что он кончил учение в семинарии, был несколько лет певчим в Чудове, женился только весною и в ожидании священнического места пока был поставлен в дьяконы. Его горю при воспоминании о жене не было границ. Он твердил, что, едва сдаст родным племянника, готов взять оружие и идти на врагов; авось примут в ополчение. Вечером путники двинулись снова в дорогу, шли всю ночь и утром следующего дня радостно заслышали собачий лай. Невдали перед ними, за лесом, стал виден поселок. Кто в нем? Свои или чужие? Они вышли на Владимирскую дорогу.

XXX

Стоя на грозном допросе перед маршалом Даву, Перовский наконец разобрал и понял то важное и роковое, что о нем говорил адъютант герцога Оливье.

– Этот господин, – почтительно сказал Оливье, – я отчетливо и хорошо это помню – моложе и ниже ростом того пленного, о котором ваша светлость спрашиваете.

Точно сноп солнечных лучей блеснул в глаза Перовскому; полное ужаса гнетущее бремя скатилось с его груди. Он с усилием перевел дыхание, стараясь не проронить ни слова из того, что далее говорил перед ним его нежданный защитник.

Лицо маршала, к удивлению Базиля, также прояснело. В нем явилось нечто менее угрюмое и жесткое.

– Но вы опять мямлите, – сказал адъютанту герцог, будто не желая поддаться осенившему его доброму впечатлению, – у вас вечно, черт возьми, точно недоеденная каша во рту.