Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

Прозрачный воздух, легкий, освобожденный от гнета недавней летней жары, казалось, терпеливо ждал наполнения такими же прозрачными чистыми звуками. Песней, что ли?..

Поле проехали, замелькали за окном крестьянские избы. Сельская деревянная церквушка весело смотрелась под сентябрьской синевой, растворившей в себе солнце. И вдруг, возвещая об окончании службы, зазвонил колокол… Скромный сельский колокол с чистым серебряным голоском. Потянулись из храма мужики и бабы.

Потемкин оторвался от окна, откинулся на спинку сиденья. Сердце застучало часто-часто… Колокол звонил, звонил, звонил непрестанно. Он заполнил не только воздух, жаждущий, оказывается, именно этих звуков, он заполнил собой весь мир, он до отказа заполнил сердце светлейшего, Божиим гласом отозвался в мятущейся душе.

– Что же я делаю, Господи! – прошептал Потемкин. – Куда ж я бегу?

Впервые спросил себя, отринув обиду, а угодно ли то, что он делает, Богу? Вспомнилась церковь в злате свечей, Екатерина, стоящая с ним под венцом. Вспомнились думы и молитвы у аналоя… «Господи, – понял вдруг потрясенный Потемкин, – а ведь я крест Твой с себя сбросил!»

Приказав остановить карету, князь вышел, сделал несколько шагов по направлению к церковке и остановился. Вдохнул полной грудью сладость чистого воздуха. «Благ Ты есть, Господи… И свята воля Твоя. И велика премудрость Твоя… Вся премудростью сотворил еси…» Приодетые по своим возможностям ради воскресного дня крестьянки крепко держали за руки поуставших от долгой службы ребятишек в белоснежных рубашечках – сорванцов, жаждущих поразмяться, пуститься наперегонки. Но матери – строгие, не давали разрушить благочиние. Тихий отсвет литургии, простонародное умиление на загорелых лицах женщин было сильнее следов будничных тягот и вечных женских забот. Степенные мужики деловито беседовали меж собой.

– Горазд отец Власий слово сказать, – донеслось до Потемкина, – аж слезу прошиб!

Проходящие удивленно косились на одноглазого, взлохмаченного, но видного собой, величавого вельможу, застывшего со скрещенными на груди руками возле дороги, в глубокой задумчивости. Кланялись…

Потемкин провел рукой по глазам, словно очнулся, и решительно зашагал к храму.

Догорали свечи перед иконами, распространяя среди убогих деревянных стен вкусный запах воска. Выходящий из алтаря поп в скромном сером подряснике удивленно уставился на Потемкина. Князь устремился к нему, склонился под благословение. Батюшка перекрестил светлейшего, ласково возложил руку на его густые светлые кудри. Потемкин стянул с пальца рубиновый перстень, протянул священнику.

– На храм… Помолись за меня, отец!

Поп молчал, пытливо вглядываясь в странного барина. А Потемкин принялся снимать золотое кольцо с бриллиантом. Оно не подавалось, застревало на фаланге пальца, тогда светлейший лихорадочно рванул его, морщась от боли…

Священник уже понял, в каком состоянии духа пребывает сей незнакомый ему господин, взял оба кольца, низко, по-крестьянски поклонился.

– Помолимся, батюшка, – сказал Потемкину, – обязательно помолимся. Как ваше имя святое? За кого молиться?

– Григорий я!

– Спаси, Господи, и помилуй, раба Твоего Григория…