Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

А потом она провожала его, и на пороге он стоял перед ней на коленях, хватал ее руки, неловко целовал. Катя плакала, повторяя:

– Я ни о чем, ни о чем не жалею…

– Будь моей женой, – прошептал Григорий.

– Уходи, Гриша.

– Катя, я не могу уйти! Ты должна знать… Ты – невеста моя, ты – все для меня. Все бери… жизнь… честь… все твое, ты всего дороже!

– Пора, уходи! Сейчас брат вернется. Уходи же наконец!

Она легонько оттолкнула его, потом вдруг обняла, поцеловала, вновь оттолкнула.

– Иди! Мы еще свидимся…

Григорий чувствовал себя ошеломленным. Новая победа тяжко легла ему на сердце горечью, но в горечи этой ощущал он давным-давно забытый привкус простого человеческого счастья…

* * *

Катя, протерзавшись несколько дней, не смогла в конце концов не открыться другу, любимому брату Василию. Не утаила ничего. Брат очумело уставился на нее, как на призрак.

– С ума сошла! – только и сумел выговорить.

– Да. Я люблю его.

– Ты… да как же это? Ты во всем виновата! – наконец вспылил братец. – Разве можно было… Это же Орлов!

– Да и что же, – она смеялась и плакала. – Мон шер, братец мой, фрерушка! Пожалей меня!

– Нечего тебя жалеть.

– Да что же теперь поделаешь?

– Что поделаешь! А сама и не винится ничуть, негодница. Что ты натворила? – в отчаянии восклицал Зиновьев, ходя взад-вперед. – Ведь он брат наш!

– Милый фрерушка! Он – любовь моя. Одна, навеки. Разлучат с ним – умру! Он руки моей просит.

– Сумасшедшие оба! Вот и спелись, два сапога пара. Нельзя же! Кровные вы! Вас не один поп не обвенчает.

– Да знаю, – вздохнула Катенька. – Сама все знаю. Да что делать-то, братушенька?

– Уйди, уйди! – отмахивался братец, когда Катя принялась целовать его в щеки. – Не хочу говорить с тобой… Э, да ты в лихорадке! – понял он, пристальней вглядевшись в сестру. – Ты же больна совсем. Сию минуту в кровать! А я поеду к Орлову.

– Нет! – вскрикнула Катя. – Не смей! Если ты только…

– Да успокойся, дурочка, ничего я ему не сделаю! Ложись спать.

– Знаю, ты добрый, братушенька!

– В кровать!

Уходя, брат только головой мотал и ладони прижимал к щекам, чтобы кровь в них поостыла.

– Орлов-то… – бормотал он. – Ах, Гришка! А ведь всегда он мне нравился… Братец!

* * *

Григорию не надо было объяснять, зачем к нему пожаловал Зиновьев.

– Григорий Григорьевич! – торжественно начал тот, едва переступив порог. – Мне все ведомо. Катенька…

Орлов вдруг упал на колени.

– Прошу руки сестры твоей!

Василий глядел на него, совершенно потерявшись.

– Да что же это, князь, – он едва не плакал. – Что же ты… Зачем Катю погубил?

– Я женюсь на ней!

– Оба не в уме! Оставь ее. Теперь ничего не поделаешь, но оставь… Совсем-то уж не губи! Нельзя вам венчаться, сестра она тебе, Григорий!

– Не сестра, нет, – упрямо повторял Григорий. – Мне без нее теперь… хоть вешайся. Помоги нам, брат!

– Да ведь погубите себя! Святое церковное постановление… Синод… – бормотал в отчаянии Зиновьев.

– Тогда убей! Я перед тобой, ты ей брат, я ее соблазнил. Возьми шпагу и убей. Благодеяние мне сотворишь, тебя похвалят, а меня никто жалеть не станет.

– Стоило бы! – махнул рукой Зиновьев. – Но этим я шпагу и ей в сердце всажу… Любит она тебя… безумица. Иди, сватайся. Господь тебе судья. Может, государыня и помилует по старой памяти. Ах, князь, князь, отравил ты мое сердце…