Княжна Тараканова

Она рассердилась и, чувствуя отчаянный приступ озлобления, схватила со стола поднос, лаковый, с кофейником и тонкими чашками, и швырнула все это на паркет, сознавая, как тривиально она поступает. Хаотический звон и стук успокоили ее несколько.

– Это твой дом, – повторил он. – Я и теперь мечтаю о браке с тобой, но ведь папа никогда не даст мне позволения… И… я хотел бы поговорить с тобой серьезно!.. – Он попытался обнять ее, она отстранилась, вытянула руки вперед, почти толкала его. Он стал просить ее успокоиться.

– Не прикасайтесь ко мне! – крикнула она. Он схватил стул и сел подле мраморного камина. Ей почудилось, что все это уже случалось в ее жизни прежде: какие-то мраморные камины, мужчины, расстегнутые камзолы…

Филипп стал говорить, и для нее это было полной неожиданностью, то есть его слова! Он сказал, что более не верит в сказки о Персии, черкесах и багдадских сокровищах…

– Ты можешь не верить мне, но я люблю тебя горячо, искренно. Я буду делать для тебя все, что только смогу сделать! Не покидай меня! Я никогда не женюсь. Ты единственная останешься в моей жизни. Я положу деньги на твое имя…

Она снова почувствовала досаду. Она вовсе не была скаредной, но он теперь представлялся ей предателем, отвратительным лжецом, подло обманувшим ее!..

– Верните мне хотя бы те деньги, которые я вложила в выкуп Оберштайна!

Филипп тотчас стал говорить, что деньги будут непременно ей возвращены!.. – Дай мне отсрочку, совсем ненадолго…

– Предположим! – Она произнесла это грубо и угрюмо. Но когда она так говорила, в ее облике вдруг проявлялось совсем что-то детское, от сердитой, угрюмой девочки, подростка опять же…

Она осталась в Оберштайне, в замке. Она чувствовала, что уже не имеет сил двигаться дальше, куда-то бежать, спешить. Она прогнала мысли о побеге, предалась этому существованию владетельной княгини. Она думала теперь о том, что прежде могла полагать мелочами. Ей нужна была опытная камеристка, которая следила бы за ее гардеробом, могла бы одеть и причесать ее… Об этом следовало подумать всерьез, хотя на самом деле в сравнении с деньгами, которые она, по сути, должна была Огинскому, наличие или отсутствие камеристки могло показаться пустяком!.. Жена дворецкого порекомендовала свою дальнюю родственницу. Франциска фон Мешеде давно осталась сиротой, мать ее умерла, когда Франциска была еще ребенком, отец, прусский капитан, был убит, когда жившая на попечении старой тетки девочка достигла четырнадцати лет. В доме тетки она выучилась гладить, вязать кружева, мыть тонкое белье. Того, что она унаследовала после смерти родителей, могло бы хватить на небольшое приданое, а надо было еще и иметь средства на прожитие. Франциска не была красива, лицо ее было плоским и бледным, светлые волосы – жидкими, сложение – приземистым. Когда она впервые предстала перед фактической хозяйкой замка, то выглядела женщиной лет сорока. Прежде она служила в нескольких домах знати во Франкфурте, а до того – в Берлине, где получила хорошие рекомендации. Она была почти совершенно необразованна, но обладала практическим умом. Таких женщин обыкновенно называют «простыми». Сначала Елизавета взяла ее на испытательный срок, показывая себя настоящей госпожой. В сущности, Елизавета, производившая впечатление общительной, порою даже и говорливой, была замкнутой, а в последнее время и наклонной к приступам меланхолии. Франциска фон Мешеде, напротив, могла производить впечатление грубоватой и даже и туповатой, а на деле была как раз простой душой, не имеющей секретов ни от кого, отличалась доверчивостью. Эти женщины, такие мало похожие, в конце концов прониклись странной взаимной симпатией. Франциска рассказала о том, что у нее был жених, и он у нее был даже и несколько лет. Она часто давала ему деньги, суммы, впрочем, совсем небольшие. Потом в доме, где он служил, совершена была кража, беднягу обвинили, затем в его каморке произвели обыск и нашли часть краденого. Вот тогда-то его и посадили в тюрьму, но спустя несколько лет выпустили, а потом он пропал, и Франциска более не встречала его… Она испытывала в отношении Елизаветы нечто подобное материнскому чувству. Ей нравилась красота Елизаветы и даже косые глаза, смущавшие многих. А Елизавете нравилось, что на эту женщину, такую простоватую с виду, возможно положиться, и потому возможно не думать о целом ряде практических предметов, таких как приготовление пищи и сохранность белья и платья…