Княжна Тараканова

Морские чудища взвозилися толпами;
Волненье, шум! Матрос по вервиям бежит;
Готовьтесь, молодцы! товарищам кричит.
Взбежал и размахнул проворными руками,
В невидимой сети повиснул, как паук,
Стрегущий ткань свою в движениях ея.

О радость! Ветр! Корабль, как с удила сорвался;
Зашевелился, раскачался,
Ныряет в пенистых зыбях…
Подъемлет выю, топчет волны;
Челом бьет облак, мчится к небу,
И ветр он забрал под крыло,

С ним вместе и поэт средь бездны
Уносится порывом мачты;
Надулся дух его, как парус, и с толпой,
Невольно, шумным он восторгам предался;
Соплещет спутникам, припал на край громады
И грудью мнит ее движенью помогать.

О, как ему легко и любо!
Отныне только он узнал
Завидную пернатых долю!..[75]

Она представляла себе, как действует это прекрасное плаванье, это море, которое корабль словно бы скрепляет с небом, как воздействует это на Михала. Он не выходил на палубу, и она знала, что он сидит где-то в корабле и что-нибудь серьезное пишет, о чем-то размышляет. И ей вдруг приходило на мысль, что как было бы хорошо, если бы они сейчас плыли бы куда-нибудь, и, может быть, даже и в Истанбул, но никакой политики не было бы, а они просто плыли бы, сами по себе, и тогда Михал стоял бы рядом с ней на палубе и написал бы стихи!..

Потом начался вдруг дождь. И это было совершенно странно: дождь в море! Сочетание сплошных длинных и неверных струн дождя било в морскую воду, в волны. Ветер вызвал качку, а качка, естественно, морскую болезнь. Тогда она оценила Михала, его заботу, его умение являться в самый нужный момент и оставаться рядом с ней. Она лежала с закрытыми глазами, ее страшно мутило. На другой постели пристроилась бедная Франциска и порою слабо стонала. Потом явился Михал. Она его узнала, хотя глаза ее были закрыты. Она ощутила нежный теплый родной запах его тела. Открыла глаза. Он кутал ее в одеяло и говорил заботливо и просто:

– Лежи, не вставай, так будет легче…

Страшно мутило, хотелось вскочить и наклонить голову, чтобы произошла рвота. Она приподымала руки, но Михал заботливо, но и властно укладывал ее снова и приговаривал:

– Нельзя, нельзя вставать. Скоро все кончится…

Она подумала, что у него нет морской болезни, и удивилась…

– Почему… – слышала свой слабый голосок капризной девочки, – почему у тебя нет…?

Не договорила, но он, конечно, понял, и сразу отвечал просто, милым этим голосом любящего друга заботливого:

– У меня никогда не бывает морской болезни…

Вскоре его предположения оправдались, хотя и не самые худшие. Капитаны объявили, что надвигается буря и потому следует как можно скорее войти в какой-нибудь порт. Михал уверен был, что никакой ужасной бури не предвидится. Однако спорить с опытными моряками не имело смысла! Кроме того, качка не прекращалась, и ему было жаль бедную девочку. Так они очутились на Корфу, небольшом острове, население которого составляли преимущественно греки и восточные евреи. Прибытие двух венецианских кораблей и выход на берег высоких особ в сопровождении свиты собрало на берегу множество людей. Фески, тюрбаны и красные покрывала женщин расцвечивали толпу, словно преображая ее в яркий цветник. Нежданных гостей препроводили в большой дом с длинными балконами и внутренним двором. Это была одна из резиденций султанского наместника. Кроме гостей и нескольких слуг-турок здесь никого не было. В комнатах с низкими потолками резные ниши и положенные на пол большие подушки в цветных наволоках создавали своеобразный уют. Михал предоставил Елизавету заботам верной Франциски. Он думал, что стоило бы осмотреть остров, если, конечно, это будет позволено.