Княжна Тараканова

Елизавета быстро – мелкими шажками – спешила вслед за тюремщицей. Та вывела ее – через широкий, мощенный кругловатыми булыжниками двор – к большим воротам. Охранники выпустили Елизавету и, очутившись у ворот, но уже снаружи, она подумала, что не простилась со своей провожатой… Елизавета, конечно, могла бы подумать, куда ей теперь деваться, без денег, без необходимых бумаг; но ни о чем таком она подумать не успела. Карета, судя по дальнейшим событиям, поджидавшая ее, теперь подъехала поближе. Кучер наклонил голову и произнес с козел на французском, но на каком-то, как ей показалось, не совсем правильном французском, что «мадемуазель» должна сесть в карету. Она подошла совсем близко, потянула дверцу и уселась. Капризничать, отказываться – не имело смысла. Куда ей было деваться? А так ее хоть куда-то повезут!.. В каретах и прочих экипажах и их возницах она уже выучилась разбираться. Это было то самое, что обыкновенно именуют выражением: «жизнь научила»… Эта карета походила на заурядную наемную, и кучер был соответственный…

Елизавета благоразумно не глядела в окошко кареты. И ведь все равно, разве все города не похожи друг на друга? И лучше будет, то есть, конечно, будет лучше, если ее поменьше будут видеть!..

Ее привезли в большой дом на берегу канала или реки. Возница передал ее, что называется, с рук на руки, пожилой женщине, одетой в черное. Эта женщина, ни о чем не спрашивая, отвела Елизавету в туалетную комнату, где две служанки вымыли гостью (если ее возможно было назвать гостьей!), расчесали и убрали в простую прическу ее волосы и переодели. Новое платье было даже нарядным. Елизавета ощутила простую радость. Она знала, что глаза ее сейчас заблестели энергически. Это было хорошо, то, что глаза блестели…

Ее отвели в большую столовую, где за накрытым столом сидел уже знакомый ей старик. Она еще более обрадовалась, когда увидела его. В сущности, он был добр к ней. Он и сейчас был к ней добр. Он сказал, добродушно и странновато укорительно, что вот, он выполнил свои обещания:

– Вас ведь относительно недурно содержали, дитя мое, и в достаточной степени скоро отпустили на свободу! Не так ли?..

Конечно, так оно и было! Она уже сидела за столом против него, пила вино и ела заячий паштет. Сидеть в хорошей комнате, есть, пользуясь серебряной тяжеленькой вилкой, было очень приятно. Старик улыбался и тоже ел и пил вино. Он сказал, что не намерен принуждать ее… Она подняла от тарелки веселые, блестящие, темные глаза…

– Да!.. – Она почти воскликнула, почти пропела громко это французское «да»!..

Конечно же, она отдалась ему без малейшего принуждения с его стороны. Иначе и быть не могло. Она должна была отблагодарить его. Если бы она попала не к нему, а к другому, то, быть может, все еще сидела бы в тюрьме! За освобождение надо было благодарить! А чем она могла благодарить? Только своим живым юным телом, своей близостью, быстрыми взглядами своих горячих глаз… Наверное, она могла бы попытаться привязать этого человека, могла бы попытаться стать его любовницей на долгое время… Но она ни о чем таком не думала. Ему очень нравилось проводить время с ней, в ее девической, почти ребяческой болтовне было много прелести, остроумия, неожиданных знаний, легко выказываемых. Он очень осторожно, исподволь, пытался все-таки выяснить для себя, кто же она. Но она головы не теряла, держала себя в руках. И было в ней нечто тревожащее, что отвращает мужчину от женщины, даже от самой красивой! Да, было что-то, что никак нельзя было разгадать, сделать совсем простым. И речь даже и не шла о ее истинном происхождении. Бог с этим, с ее происхождением! Наверняка оно не заключало в себе никаких тайн, потому-то она свое истинное происхождение и скрывала!.. Но было в ней это – непокорство, тревожащее, такое тревожащее… Но все равно он был ей благодарен. Она искренне и просто отблагодарила его, а теперь он, в свою очередь, был благодарен ей. Он говорил, что хотел бы устроить ее судьбу…

– …но я понимаю, милая, что я могу помочь вам только деньгами. Кажется, вам больше ничего не надо?..

Она напомнила ему о бумагах. Он не лукавил, он и вправду позабыл. Он сказал, что, конечно же, у нее будут все необходимые бумаги…

Она прожила в этом доме недели две. Однажды она спросила его, кто он, то есть спросила не сразу, не в первый же день, а потом, потом, когда уже несколько дней прошло. Он спросил, на этот раз с некоторым лукавством, что она о нем думает, то есть о том, кто он.

– Вы не начальник тюрьмы, – ответила она.

Он старчески глуховато рассмеялся и подтвердил, что он не начальник тюрьмы…

– Я, знаешь ли, австрийский наместник, граф Кобенцль… – Он снова рассмеялся.

Она предположила, что дом, где они сейчас находятся, он нарочно нанял. Он сказал ей, что она проницательна.

– Нет, – парировала она, – я не проницательная, я просто догадливая…