Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы

   — Однако ж подумайте, ваша светлость, ведь это, можно сказать, политический разбой! Австрия берёт целое королевство, прусский король два княжества, о русской императрице и говорить нечего. Она прирезывает себе провинции, которые пространством не менее половины Франции. Этим Россия становится на севере решительно преобладающим государством. И Франция может смотреть на это хладнокровно? Может допустить это? Да ведь каждое такое присоединение есть прямое усиление её врагов. И она будет молчать без всякой пользы для себя? Ведь это даже не самоуничижение, это Бог знает что такое!

   — Я то же говорю! Не говорю, кричу, пропагандирую! Но что прикажете делать? Маркиза Помпадур от австрийцев себя не помнит; а Шуазель хоть и кричит о своей независимости, но, давно все знают, просто пришит к маркизиной юбке. Против них я положительно ничего не могу, потому что наш всемилостивейший король только и говорит теперь, что о своём спокойствии. Я как-то сказал, что если они берут, то и нам бы не худо, в виде возмездия, потребовать хоть Кёльн с Майнцем, что ли. Он мне отвечал на это: «На мой век хватит и того, что есть, а там... — и он махнул рукой. — Подумай-ка лучше о том, — продолжал он, — как бы нам повеселее сегодня вечер провести!»

Этот разговор происходил между ближайшим любимцем французского короля Людовика XV герцогом д’Егриньоном и польским посланником при французском дворе графом Огинским.

Герцог д’Егриньон был кутила, развратник, мот, человек без всяких нравственных правил, но человек светский и в большой силе, потому что был не только свидетель и участник, но большей частью составитель тех скандальных сеансов, которыми разнообразил свою старость царственный сластолюбец король Франции и о которых последние годы жизни своей он, можно сказать, только и думал.

Сеансы эти, устраиваемые д’Егриньоном вместе с маркизой Помпадур, были до того развратны и циничны, что едва ли не заставляли думать, что возвращаются вновь времена Нерона. Французский устаревший король, воспрещая своим подданным даже упоминать имя маркиза де Сада и его хроник, хотел в своих оргиях, кажется, превзойти их. Страстные представления и возбудительные эксперименты этих сеансов были иногда бесстыдны до отвращения.

Деятельный участник и составитель программ такого рода увеселений, герцог д’Егриньон был необходим королю как воздух или как сама маркиза Помпадур. Поэтому его сила и его влияние были понятны; понятно было и то покровительство, которое король ему оказывал в его борьбе с парламентами.

   — Дерзость этих чёрных колпаков непростительна! — рассказывал д’Егриньон. — Как вам покажется? Меня, герцога, решили судить. Слышите, кто же? Эти клерки, эти прокуроры, эти советники! Когда мне принесли о том повестку, я приказал запереть ворота своего отеля и принёсшего принять псарям в плети. Надобно было видеть, как он с повесткой в руках метался из стороны в сторону. А он у них числится значительным чиновником, как это называется: «исполнитель судебных решений». Запрыгал тут мой исполнитель, а псари за ним. Он ищет лазейки, как бы выпрыгнуть, не тут-то было, стена высокая и некуда; а псари так и жарят. Он изгибается, вьётся... Наконец, что, вы думаете, он выдумал? Полез на решётку ворот, да там и повис на своём платье. Тут-то уже потешились над ним в пять арапников, просто смех, пока не оборвался. Я приказал сказать, что всех их клерков, советников и прокуроров так же точно прикажу отодрать, если они осмелятся имя моё употреблять всуе...

   — И что ж они? — спросил Огинский, заинтересованный рассказом и думая: «У нас так же бы распорядились, если бы какой-нибудь поветовый суд вздумал прислать к Радзивиллу, Чарторыйскому, Сапеге, ко мне или к кому бы там ни было из наших... Впрочем, у нас и не вздумают...»

   — Они, что вы думаете? — продолжал д’Егриньон. — Не испугались! Составили решение, к участию в котором пригласили, к их стыду, несколько пэров. Этим решением я лишался титула герцога, звания пэра Франции и их парламентского членства, покровительства законов и чести. Слышите, они смеют рассуждать о чести! Будто они могут понять, что такое честь французского дворянина и герцога! Я приказал сказать президенту, что он будет высечен непременно, и не будь я герцог д’Егриньон, если я его не высеку!

   — А решение?

   — Король назначил «королевское заседание» и отменил весь этот вздор, приказав лично занять мне своё место, между пэрами и герцогами. При этом он оказал мне особую милость, надев на меня при них же орден Святого Духа; а уезжая, он подарил мне один бланк, который я могу употребить по желанию против любого члена парламента. Я ещё колеблюсь посадить председателя, потому что мне хочется, чтобы он прежде побывал в руках у моих псарей... Нет! Я могу говорить твёрдо, что король ко мне милостив, очень милостив. Но противу совокупного влияния маркизы и Шуазеля, которым помогают все их прихвостники и прихлебатели, я ничего сделать не могу!