Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы

— Ты меня обманул, князь Василий Лукич, — сказала государыня, уходя по изорвании пунктов. — Ты сказал, что этого желает вся Россия.

Ясно, что после этих слов самодержавной государыни песенка Долгоруковых была спета; их скоро разослали по деревням, и все о них забыли, кроме Трубецкого, который не забывал ничего и никогда. Тут же, говорят, он ещё до приезда Бирона в случай попал.

* * *

   — Терпелив же и ловок наш генерал-прокурор, — рассказывал один из сенатских другому. — Какие уж, говорят, невзгоды терпел, а всё выше лез. Да всё со случайными людьми норовит знаться, и мастер на это, сказать нечего. Вот Бирон приехал, в случай попал, гляди как он с ним сошёлся! Спят и во сне друг друга видят!

   — Ну, генерал-прокурор теперь не то, что прежде, при Петре Великом; не то, что был Павел Иванович Ягужинский. Тому всюду дорога была, везде свой нос совать мог! Теперь не то. Кабинет выдумали, кабинет настояще-то царством правит! — заметил другой сенатский.

   — Так-то оно так! — отвечал первый. — Оно точно, что кабинетом наш сенат как шапкой накрыли; а всё генерал-прокурор остался генерал-прокурором, и наш Никита Юрьевич нигде себе охулки на руки не положит. А уж ласков-то, поди как вежлив, обходителен, и говорить нечего; к Ягужинскому, бывало, идёшь, три молебна прежде отслужишь, а к этому хоть бы каждый день ходил. Не облает человека напрасно, и кажется, коли его что не коснётся, человек добрый.

   — Добрый-то он и точно добрый, к празднику вот мне 50 рублей награды выдать велел, — прибавил третий, — да уж зато и мучит! Подавай всё сейчас, особенно по этим долгоруковским делам: а они, как на грех, в моём повытье. Который раз их поднимает. Думаешь: ну, конец! Можно и в архив сдать! Ан, глядишь, опять заставляют наверх всплывать, опять сызнова. Должно быть, Никита Юрьевич помнит их великую себе благостыню!

   — Ещё бы не помнить. Ты не слыхал разве, что Долгоруков-то его раз чуть за окно не выкинул; говорят, уж за шиворот взял. Не скоро такую штуку забудешь! Вот он и злобится на Долгоруковых, почитай, не меньше Бирона.

   — Да на чём же он дела-то о них поднимает, когда уже решенье вышло и в исполнение приведено, — спросил второй сенатский, видимо желая поболтать, вместо того чтобы за делом сидеть.

   — Ну, повод-то всегда, всегда найдётся. На что другое, а чтобы повод найти, Никита Юрьевич на это такой мастер, что другого, пожалуй, и нет. То в ведомостях откроет, что вот такие-то и такие вещи были взяты из царской сокровищницы Долгоруковыми, когда они в силе были, и не возвращены; то кто-нибудь из своих же — ведь и свои иногда хуже чужих бывают, а тут львы-то бессильны, почему и ослу не лягнуть, — так вот найдёт кого-нибудь из своих же, что на них жалуется, что ему тот или другой Долгоруков то или другое отнял, то или другое не возвратил или недодал, недоплатил. А как только придёт такая жалоба, Никите Юрьевичу и подавай на справку всё, от самого начала. Пиши и то, как они государя от дела отводили, как обрученье с ним своей сестрицы устроили и потом небрежностью своей уморили. А потом и о подготовке пунктов, и о том, как они стерегли и стесняли государыню и как Ягужинского арестовали. Всё это в точности ему пропиши, обо всём он вновь напомнит. Ну а этого мало, так, смотришь, донос придёт, что вот они о государыне такие-то и такие речи говорят, фаворита так или так поносят. Никита Юрьевич опять в сближении со всем прочим докладывает. Этим он уже добился-таки, что своих приятелей из их деревень в Берёзов упрятал; но, кажется, и там он норовит на них руку наложить. По крайности, опять велел мне дело подобрать.

И точно, Никита Юрьевич не давал Долгоруковым покоя. Помнил он их дружбу, особенно князя Ивана Алексеевича. Уж и Бирон на что больше на них злобился, раза два говорил: «Ну их zum Teufel! Они теперь не опасны, оставь!» А Никита Юрьевич всё своё. «Как не опасны, — думал он, — я докажу, что очень опасны!» И вновь подкапывался, вновь подыскивал.

Сперва он и жену хотел было в лапы взять, особенно когда тесть-то, граф Таврило Иванович, умер. Но не удалось. Назначили Ягужинского кабинет-министром, и жена его, Анна Гавриловна, вместе с братом, Михаилом Гавриловичем, твёрдо за свою сестру, его жену, вступились. Делать было нечего. Нужно было довольствоваться мелкими уколами и ждать. Не помог бы тут и зять, кабинет-министр, князь Алексей Михайлович, потому что с Ягужинским тяжело было возиться, государыня к нему всегда милостива; а во-вторых, Михайло Гаврилович женился на Ромодановской и по жене государыне родным стал приходиться, а Алексей Михайлович не такой человек был, чтобы решился напролом идти.

Но вот прошло без мала восемь лет, ни тестя, ни жены, ни даже свояка, Ягужинского, давно нет; на суд Божий ушли. Никита Юрьевич на другой уже женился, а все оскорбления, нанесённого первой женой, не может простить. Его враг ещё жив, и Никита Юрьевич помнит своё и не пропустит случая.