Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы

А тут и подвернулось дельце, доносик маленький; само собою разумеется, Никита Юрьевич сумел ему дать ход. Речь шла о каком-то духовном завещании, будто бы составленном Долгоруковыми и подписанном князем Иваном Алексеевичем под руку покойного императора Петра II, и ещё о каком-то подложном его письме. Этими бумагами Долгоруковы будто бы и в ссылке хвастаются, будто ими и издалека грозят.

Доносилось, что в них покойный император будто бы признается, что, увлечённый красотой своей невесты-обрученницы, он не выждал назначенного для свадьбы срока, а, воспользовавшись её неопытностью, вступил с ней в любовную связь и, умирая, оставляет беременной, почему, и как обручение по православному закону есть уже половина брака, то он, признавая свой проступок, завещает русский престол ребёнку, имеющему явиться на свет от княжны Екатерины Алексеевны Долгоруковой, безразлично, будет ли мальчик или девочка, с назначением регентшей его мать княжну Екатерину Алексеевну, при содействии её брата князя Ивана Алексеевича.

Трубецкой сумел раздуть важность дела, исходящего из представленного доноса. Указывая на пример Самозванцев, он навёл подозрение на то, что княжна Екатерина действительно может явиться с ребёнком, и в глубине Сибири заявить, что это сын Петра II, что может вызвать весьма важные смуты, прекращение которых потребует значительных средств; да ещё удастся ли эти смуты прекратить? Сыну Бориса Годунова не удалось! Ему Самозванец стоил и царства, и жизни; и не только этого, но даже и чести его сестры.

Объяснение это с точки зрения юридической было, видимо, несостоятельно хотя бы и потому, что нельзя было не сообразить, что если у княжны Екатерины Алексеевны не было ребёнка восемь лет, то откуда же он может явиться на девятый; но со стороны практической Трубецкой доказывал, что в тундрах Сибири, между кочевниками, татарвой и беглецами в киргиз-кайсацкой степи, никто не будет проверять, когда умер Пётр II и много ли лет представляемому ребёнку. Притом всё это может быть подготовлено и подделано, а тогда государство ввергнется в самые ужасные столкновения, и ввергнется только тем, что не были приняты меры заблаговременно.

Представление в этом смысле, составленное с искусством Никиты Юрьевича для Бирона, ненавидевшего Долгоруковых и боявшегося их значения даже в ссылке, повело к тому, что Бирон решил покончить с ними разом. И вот последовало распоряжение из всех мест ссылки свести Долгоруковых в Новгород и там расследовать дело накрепко, с пристрастием. Тогда понимали, что это значит. Трубецкой только этого и желал. Он позаботился, чтобы расследование приняло желаемое ему направление; только бы следствие-то удалось начать как следует и пристрастие бы настоящее к делу применить. По важности дела Никита Юрьевич решил для розысков вместе со страшным Ушаковым ехать самому. Он по крайности послушает, какие его враги будут песенки распевать и какие сказочки рассказывать под пыткой; полюбуется он, как они будут морщиться и корчиться и как умолять о пощаде станут. Наконец, если он сам пойдёт, то уж не даст помирволить ни за что на свете, хотя бы Ушаков и захотел.

Сидит он в своём возке, едет в Новгород и думает: «Увидим теперь этого великолепного князя, этого блестящего обер-камергера и андреевского кавалера с небольшим в 20 лет; увидим этого соблазнителя, силача, красавца и, разумеется, похлопочем, чтобы Андрей Иванович не обидел нашего приятеля, не забыл бы какую-нибудь кость переломить или раздавить; воловьи жилы тоже не пропустил бы к делу приложить, угостил бы нестояще, по-княжески, да и огоньком в конец дал бы полакомиться... Всё это теперь в нашей генерал-прокурорской воле; потешимся же по старой памяти, непременно потешимся!..»

«Вот, дескать, скажу ему, — продолжает про себя Трубецкой, — попробуй, князь, на себе не то шелепы, которыми ты меня пугал, а воловьи жилки; эти почище будут! К тому же ты меня хотел из моего дома выбросить, а я тебя в чужом доме на дыбу подниму и, пожалуй, на рели (виселица) вздёрну. Нет, релей для тебя мало! Мы что-нибудь посущественнее придумаем. Придумаем что-нибудь такое, чтобы полюбоваться было можно... Постараемся, например, в винт ручки и ножки положить и повинтить эдак немножко; пожалуй, так, что и косточки хрустнут, должно быть, от полноты удовольствия».

И великолепен же был князь Никита Юрьевич во время пытки. С каким достоинством он держал себя. Как это он тихо, сдержанно и снисходительно обращался. Говорил не торопясь, ласково, с приятной улыбкою и лёгонькой ирониею.