Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы

Он выпил стакан красного вина и начал закусывать немецкими тартинками из кровяной с горохом колбасы и селёдкой с черносливом. «По-голштински!» — как он говорил.

Двор отправлялся в Петергоф, чтобы обедать у государыни, а на другой день, в день тезоименитства государя, был назначен обед и бал у государя в Ораниенбауме.

Гудович, по приказанию Петра III, поскакал вперёд предуведомить государыню.

Наконец собрались, уселись в экипажи и поехали.

Смотрят, Гудович летит во весь дух назад.

   — Что такое?

   — Государыни в Петергофе нет. Она неизвестно куда исчезла.

   — Как нет?

   — Нет!

   — Где ж она?

   — Неизвестно!

   — Как неизвестно? Да ведь она приехала вчера, ночевала в Петергофе?

   — Вчера вечером возвратилась, была в Петергофе, отпустила двор, легла в постель, а сегодня утром её в постели не нашли!

   — Не может быть! Вероятно, она гуляет? Пошёл! — закричал Пётр III и в то же время, обращаясь к Миниху, прибавил:— Видите, я говорил, что от неё всего можно ожидать!

Напрасно, приехав в Монплезир, государь обошёл все комнаты; напрасно как он, так и приехавшие с ним обегали кругом сад не только Монплезира, но и Марли и голландский, Петровский, или фруктовый, и Нижний парки; напрасно заходили в увеселительные домики, беседки, обегали темнее аллеи — государыни не было нигде. Они нашли только в голландской галерее Монплезира вынесенное из уборной и убранное цветами и лентами её бальное платье. Оно было вынесено из тесненькой уборной Монплезира, чтобы не беспокоить утром государыни, так как должно было украшаться и убираться, а уборная была слишком близко к спальне, и, убирая его утром, можно было обеспокоить государыню. К тому же уборная была слишком тесна, чтобы украшать платье, долженствовавшее надеваться на тогдашние фижмы, с длинным шлейфом и пышным убранством бальных платьев того времени. Это платье остановило на себе внимание Петра III. Он трогал его буффоны, тюники, ленты, повторяя то же, что сказал перед тем Миниху:

   — От неё всего можно было ожидать; я говорил, что от неё всего можно ожидать.

Между тем Трубецкой, опытным приёмом столь долгое время бывшего генерал-прокурора, начал расследование.

Оказалось, что экипажи все дома; что часовой около решётки видел, как на рассвете к воротам сада подъезжала карета и из неё вышел офицер в гусарском мундире; когда и куда отъехала эта карета, часовой не заметил. Часовые у Монплезира тоже не заметили, чтобы кто-нибудь входил в сад Монплезира или во дворец. Ясно, что вошли с террасы, а может быть, незаметно, в открытое окно, которое в галерее приходилось почти наравне с землёй; наконец, ни камер-юнгферы, ни комнатные, никто не видал, когда вышла государыня.

Вероятно, Трубецкой не остановился бы на этих расследованиях, но в эту минуту вошёл гоф-фурьер с письмом на подносе и проговорил гофмаршалу Измайлову, стоявшему подле Трубецкого и хлопавшему глазами:

   — Пришёл малый с фабрики от Брисона, бывшего камердинера его величества, и принёс письмо, просит государю в собственные руки отдать.

Измайлов взял письмо и пошёл к государю. Но государя в Монплезире не было. Он обходил сад. Началась суета, поиски государя. Его нашли близ канала Петра I.

В письме описывался отъезд государыни из Петергофа и прибытие её в Петербург на плац Измайловского полка к казармам. Затем описывалось, как майор полка Рославлев выстроил свой батальон и батальон этот со знаменем приветствовал Екатерину как царствующую государыню; а другой брат Рославлев с товарищами подводили свои роты к присяге и устраивали их во фронт. Затем они пошли к семёновским казармам.

Все знали, что в Семёновском полку всего более было недовольных тогдашним положением дел.

Но между офицерами Преображенского полка явилось противодействие. Майор Воейков, капитан Нилов и поручик Воронцов рвались стать за верность присяге, за нерушимость преданий царствующего дома. Солдаты строились. Гренадерская рота в ответ на заявление командира: «Помните ли присягу государю императору», ответила: «Умрём за него!» Воронцов, видя офицеров своего полка в сборе, подбежал к ним и требовал ответа: между преображенцами могут ли быть изменники?..

Офицеры были именно те, которые составляли душу заговора: Баскаков, Бредихин, князь Барятинский, — они молчали. Они чувствовали себя на колеблющейся почве. Воронцов думал, что они просто трусят, и побежал за Воейковым по рядам. Солдаты колебались, но не отказывались от присяги. Все пошли на Невский к собору. А там измайловцы и семёновцы уже стояли фронтом, и перед ними, в мундире Преображенского полка прежней петровской формы, любимой полком, с распущенными волосами и в Андреевской ленте, носилась Екатерина со светлым взором, с отрадной, милостивой улыбкой и приветливой речью на устах... Полк очарован, он весь зрение и слух.

   — Умрём за императора! — кричит Воронцов.