Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы

   — Ты пришла весьма кстати, моя милая. У меня до тебя просьба! Уговори нашего медведя, — как он тебе приходится, право, не знаю... Ну да ведь у русских все родня! Ну, дядя, что ли, названый, горячий поклонник своей милой племянницы, Никита Иванович. Уломай его, чтобы он не упрямился. Не могу же я всё разом... а ему вынь да положь! Убеди, чтобы он меня не оставлял. Скажи, что потом, сам увидит, всё сделается! Уговори, милая, и привези от него прошение, что он желает быть употребляем по конференции иностранных дел. Мне это нужно! Ты для меня это сделаешь?

   — Государыня, я буду счастлива! Вы знаете, я жизни готова не жалеть для вас...

   — Я уверена, уверена, мой молодой друг! Вот, говорят, женская дружба не крепка: мы им докажем, как крепка она. Не правда ли? Ведь ты не разлюбишь меня оттого, что я царствующая императрица?

Княгиня Дашкова поцеловала руки государыни. Императрица поцеловала её в голову.

   — Как молода ещё, как свежа и как мила, — сказала государыня, лаская её. — Кстати, ты говорила о денежных затруднениях твоего мужа. Я сейчас подписала о выдаче тебе 24 тысяч в уважение твоих особых заслуг; о пенсионе в 12 тысяч ты, надеюсь, уже знаешь. Я вчера ещё велела отвезти. Скажи, ты довольна?.. Не благодари, не благодари! Это только начало... Теперь, пока моё казначейство так бедно, я не могу раскидываться. Но надеюсь, Бог даст, мы всё исправим! Поезжай же, милая, к Никите Ивановичу, переломи этого упрямца и привези его прошение. Я буду тебя ждать!

Дашкова исчезла, сопровождаемая государыней уже не во внутренние комнаты, а в выходные залы.

«Добрая и неглупая! — подумала государыня. — Но самолюбию и тщеславию нет пределов. Она в самом деле думает, что если что сделалось, так это только благодаря её милости. И как наивны эти люди, прости их Господи!.. Но чего терпеть не могу в Дашковой — это дерзость до нахальства. Как это вздумать и решиться пройти без доклада. Ещё хотела ли я её видеть?..»

Государыня приказала Шкуриной провести к ней сперва через уборную Григория Орлова, а потом сказать Строгонову, что она просит к себе гетмана Разумовского.

— Садись, Грегуар, и будь как дома! — сказала государыня, когда Орлов вошёл. — Постарайся не обращать ни на что внимания и рассматривай вот хоть эти чертежи и рисунки. Я хочу ограничить некоторые претензии, и для того мне нужно, чтобы твоё значение при мне определилось рельефнее.

Орлов не заставил себя просить другой раз. Он снял шпагу, бросил её на диван, шляпу и перчатки положил на бумаги, а сам, развалясь в креслах, стал рассматривать поданные ему чертежи, делая изредка замечания и пересыпая их шутками.

Вошёл гетман.

Разумовскому в это время было тридцать семь лет, стало быть, он был старше государыни пятью, шестью годами. И он был ещё красивый мужчина, хотя в этом отношении далеко не мог сравниваться с братом Алексеем, когда тот был в этих же годах. Пожалуй, многие и теперь пятидесятидвухлетнего Алексея предпочли бы тридцатисемилетнему Кириллу. Но это уже вопрос личного вкуса. Во всяком случае, он был элегантнее, развитее и легче, чем его брат Алексей, так что сказать нечего: гетман Кирилл Григорьевич мог ещё очень и очень нравиться женщинам.

Притом нельзя не сказать, что много украшала молодцеватую фигуру Разумовского исключительная характерность его гетманского мундира. Красиво вышитый золотом и украшенный бриллиантами, этот мундир самым покроем составлял совершенную противоположность общему французскому костюму того времени, который своею формой как бы указывал на изнеженность, роскошь и барство. Мундир Разумовского придавал ему вид мужественности, зрелости, самостоятельности и резко отличал от всего, что стушёвывалось до ничтожества самым костюмом. Чёрные глаза и чёрные волосы, которые он как-то искусно подстригал под хохлацкий тип, в отличие от всех белых пудреных голов — парика без особой нужды он не носил, — придавали его фигуре такую оригинальность и выразительность, что многие и многие на него засматривались. Между женщинами он вообще ещё имел успех, хотя был без мала уже пятнадцать лет женат на Екатерине Ивановне Нарышкиной и имел в это время от неё одиннадцать человек детей.

Женитьба его состоялась по инициативе и настоянию государыни Елизаветы Петровны вскоре по возвращении его из Парижа с Тепловым, под руководством которого он слушал там курс военных и политических наук, учился светскому обращению и вообще перерабатывался из хохлацкого дьячка во французского петиметра. Екатерина Ивановна Нарышкина была скромная, тихая, но невзрачная особа, зато богатейшая наследница. Государыня, желая сблизить Разумовских с родовыми фамилиями и по возможности увеличить их богатство, устроила этот брак, когда Кириллу Григорьевичу не было ещё 22 лет; брак без любви, по расчёту, но брак вполне счастливый по совершенной безответности жены и полной сдержанности и уважения к ней мужа, хотя и любящего иногда пошалить, но никогда не нарушавшего границ приличия.