Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы

   — Я не думаю, а знаю. Прошлый-то раз, как я здесь был... с англичанином Гордоном приезжал. Ему наша статс-контора поручение дала, узнать, не выгоднее ли будет здесь, чем в Лондоне, для двора бразильские самоцветы покупать. Ему нужен был русский, чтобы переписываться с конторой. Гордон по-немецки хорошо говорил, ну и я по-немецки-то морокую, он меня и взял; а чтобы поваднее мне ехать было, обещал, коли дело устроится, кое-какую выгодишку предоставить. А я сызмала любил в чужие земли ездить и на чужой порядок смотреть. Так вот, как был-то я здесь, сдружился очень в Бостоне с немцем Шмидтом и о нём много говорил, расхваливая перед домашними и здешнюю жизнь, и здешние порядки и обычаи. Мой сын, как убёг-то, так добрался до Америки и прямо к нему. Шмидт ко мне сам писал; пишет: очень, мол, убивается, что родную сторону навек оставить должен, да и трудно ему здесь работу достать. Выучил он хорошо латынь, ну а куда ему здесь с латынью? Ну да что делать-то было? Пока синодским обер-прокурором, а потом и генерал-прокурором был князь Яков Петрович Шаховской, выпросить прощения и думать было нечего. Ну а как его сменили и князь Никита Юрьевич Трубецкой опять взял силу, мы и выпросили, чтобы сыну-то только год под началом быть, благо архиерей-то наш помер и жаловаться было некому. Вот как выпросили прощение, я и поехал; думаю, сам посмотрю, урезоню и уговорю. Ведь один, веком нажит... Приехал в Бостон, а он уже занят англичанами, жители разбежались кто куда, со Шмидтом и сын уехал. Хотелось за ним, англичане не пускают. Что было делать? Нанялся при отряде переводчиком с немецкого и попал в плен; надеюсь, отпустят теперь сына искать.

   — В этом нет сомнения, отец Василий; но вы сутки, другие у нас погостите, отдохните. Мы постараемся и о сыне вашем сведения собрать.

Отец Василий благодарил.

Задумалась княжна после рассказа отца Василия. Не понравился ей порядок, в котором зажжённой свечой в бороду тычут; не понравилось и то, что при одном генерал-прокуроре — смертная казнь, а при другом за одно и то же — лёгкое наказание.

«Оно так, — думала миссис Ли, — нельзя поклоняться исключительному преобладанию капитала, но похвалить и самодурный произвол тоже как-то сердце не соглашается. Что же такое? Где же справедливость, где же истина?»

И она начала расспрашивать отца Василия о России, о том, что было там в течение всего времени, как она, уехав из Парижа, не имела о своём отечестве никаких сведений.

Священник начал ей рассказывать. Он говорил ей о Семилетней войне, о том, как русские войска, несмотря на то что заведование, управление и командование ими было из рук вон дурно, довели прусского короля до того, что он хотел покончить с собой самоубийством; как вся Пруссия уже была завоёвана, Берлин взят и там чеканилась русская монета. И как в ту самую минуту, как он думал уже наложить на себя руки, он вдруг узнал, что императрица Елизавета скончалась.

   — Известие о последней победе нашей, взятии Румянцевым крепости Кольберг пришло в самый день смерти государыни, — рассказывал священник. — Она едва успела обрадоваться, наша матушка; велела в Петропавловской крепости из пушек палить, благодарственный молебен служить, народу объявить. Ведь она была наша, русская, кровная. Великого Петра дочь, так радость-то народная была и её радостью. Только последние-то выстрелы радостные не успели ещё смолкнуть, как загудел похоронный колокол в церкви святого Спиридония в Адмиралтействе, куда на время перестройки перенесли престол придворного Исаакиевского собора. Матушка-то наша скончалась и теперь на том свете Богу молится за землю нашу православную.

Священник говорил это, а у самого слёзы сверкали на глазах.

   — Ну и что ж? Ведь у неё наследником был её родной племянник.

   — Да. Только племянник этот был какой-то межеумок, прости Господи! Будто и не русский. Перво-наперво над обрядом христианским смеяться начал; православную церковь невзлюбил. Не говоря о том, что священнических и дьяконских детей в рекрутчину записать велел, что все имения монастырские, богобоязненными людьми и благочестивыми древними царями пожертвованные на помощь души их и прославление имени Божия, у монастырей отнял, но начал и церкви закрывать. Домовые церкви, почитай, все закрыл. Из приходских церквей образа велел повыносить и, говорят, преосвященнейшего архиепископа новгородского и петербургского хотел сам своими руками остричь и обрить, да уж государыня императрица, вот, пожалуй, и немка по роду-то, а на деле-то настоящая наша, православная, так она как-то отмолила.