Князья тьмы. Пенталогия. (Звездный король. Машина смерти. Дворец любви. Лицо. Дневник мечтателя)

На заполнение блокнота Ховард явно затратил несколько лет. Первоначальный манифест занимал полторы страницы — заявление, в котором читатель, относящийся к автору с симпатией, мог бы различить способность к живому и даже убедительному изложению, тогда как цинично настроенный скептик назвал бы его пустопорожним ребяческим бахвальством. То же самое, по мнению Герсена, можно было бы сказать обо всем дневнике в целом — окончательный вывод позволяло сделать только сравнение фактических достижений с детскими мечтами. В этом смысле сочинение юного Ховарда никак не позволяло говорить об инфантильной похвальбе. С этой точки зрения дневник скорее можно было рассматривать как робкое преуменьшение своих возможностей.

Дневник начинался таким образом:

«Я — Ховард Алан Трисонг. Я не присягал на верность клану Хардоа и не жду от него никакой поддержки. То, что мое появление имело место при посредстве Адриана и Ребы Хардоа — случайность, не подвластная моей воле. Предпочитаю утверждать, что существо мое происходит из иного источника: я порожден бурой землей, комок которой сжимаю в руке, серой пеленой дождя и стонущим ветром, сверкающими лучами волшебной звезды Меамоны. Я состою из материи, оплодотворенной десятью спектральными цветами; пять этих цветов распустились в лесу Дахейн, пять других — проблески, высеченные из искристого света Меамоны.

Такова моя сущность.

По праву сходства я притязаю на происхождение от Демабии Хаткенса[68]— а именно как потомок его супруги, принцессы Веселицы из цитадели Поющего Леса, породившей Шерля Трисонга, рыцаря Пылающего Копья.

Мой вистгайст[69]познается при посредстве тайного магического имени.

Имя сие есть ИММИР.

Да поразят раком печени и слепотой гнетущие лучи темной звезды, спутницы Меамоны, того, кто посмеет произнести это имя с пренебрежением!»

На следующей странице был наклеен рисунок, сделанный неопытной рукой, но проникнутый воодушевлением и серьезной целеустремленностью. Изображены были стоящие друг перед другом обнаженный мальчик и обнаженный юноша; мальчик — в мужественной и решительной позе, юноша — в несколько бестелесном, идеализированном виде, излучающий некое невыразимое свойство отважной пылкости, смешанной с восхищением волшебством бытия.

«Таково, — подумал Герсен, — было представление юного Ховарда о себе и о своем вистгайсте».

За рисунком следовал ряд афоризмов — одни легко поддавались прочтению, другие неоднократно стирались и переписывались, в связи с чем стали почти неразборчивыми:

«ВХОЖДЕНИЕ В БЕЗВЫХОДНОСТЬ.

Проблемы подобны деревьям Слезнокаменного леса — издали они кажутся стеной, но между стволами всегда можно пройти.

Я — возвышенное существо. Я верю. Я набегаю волной, и дело сделано. Я сокрушаю героев, я преклоняю обворожительных дев, я воспаряю в теплоте чудесной тоски по неизреченному. В пылком порыве я перегоняю время и мыслю немыслимое. Мне известно тайное могущество. Оно порождается изнутри и создает непреодолимый напор. Опьяненный этой силой, я вкушаю радость величавого шествия прекрасных нимф Таттенбарта, торжества души над бесконечностью. Мое могущество — ВЛОН, его секрет не может быть известен никому. Вот тайный символ: