Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

К концу первой голодной зимы бедствие охватило почти всю русскую землю. Голод пришёл во все порубежные области. Просили хлеба Смоленск, Новгород, Псков, Каргополь, Устюжье, Нижний Новгород. Лишь Казань молчала. Да и причины были. Гермоген, зная нелюбовь к себе царя Бориса, давно строил жизнь в инородном крае независимо от Москвы, но не в политике, а в житейской справе. Помнил Гермоген и предупреждение Петра Окулова о голоде и море, готовился к этому бедствию.

Нижегородскому краю было труднее, чем Казанскому. Впрок хлеба не заготовили. И пошли ходоки в Москву. Но у Бориса Фёдоровича были претензии к Нижнему Новгороду — вольно жилось там Бельскому, — и он отказал просителям из волжского города, сказал, что есть ещё более голодные, чем в Нижнем Новгороде.

«Рыбы ловите больше, кормитесь ею», — посоветовал царь ходокам.

Они же домой не вернулись, позор остановил, да в Москве все остались и полегли от голода.

Но выручил нижегородцев патриарх Иов. Когда другие ходоки пришли из Нижнего да распростёрлись на Соборной площади Кремля, пришёл патриарх и спросил их:

— Какая земля вас прислала?

— Нижегородские мы. Откажете в помощи, все умрём от голода, — ответил старший из ходоков, синеглазый и синелицый волжанин.

— Наберитесь терпения, дети мои, будет вам помощь, — ответил патриарх и направился в царский дворец.

Борис Фёдорович с Игнатием Татищевым беседовали о торговых делах с Англией. Патриарх спросил на всякий случай:

— Сын мой, царь-батюшка, думаешь ли ты нижегородцам помощь послать? Пришли от них новые ходоки.

— Отче владыко, пусть не обессудят. Отощали мои закрома, а ещё войско кормить нужно. Вот думаю купить хлеба у англичан, да зазорно... Ты бы сам, святейший, подумал, как им помочь.

— Всё, что может церковь, мы делаем. Иисус Христос отдавал своей пастве последний кусок хлеба. Церковь — тело Христово. Как же нам не поделиться?! Но ты повели мне обоз собрать. Вышлю им, пока санный путь стоит, хлеба из коломенских монастырей. Да ещё гонцов в Казань отправлю с повелением, чтобы казанские монастыри хлебом поделились...

Царь и патриарх в тяжёлые годы народного бедствия встречались чаще, чем раньше. Борис Фёдорович ощущал в себе острую потребность поддержки своего духовного отца. Он знал, что в народе говорят, будто за его грехи разгневался Всевышний на россиян и наслал на них великий мор. Борис многажды спрашивал Иова:

— Отче владыко, ты знаешь, что за Бога живота не пощажу и никогда не нарушал его заветов. За что же мне сие наказание?

— Спаси и сохрани тебя Всевышний. Сие бедствие не наказание. Оно есть испытание Господне. Иисус Христос страдал и нам завещал. Да сие испытание не последнее. Ждёт нас Божий гнев за то, что Гришку Отрепьева выпустили из рук. Он, сатанинское исчадье, выпестованное в боярских чертогах, нарушит тишину России, когда схлынут глад и мор. Ноне докладывают, Отрепьев в Сомборе и шлёт оттуда бунтовские грамоты по южным городам. Смута подкрадывается на всю Северскую землю. Самозванец сбивает разбойничьи шайки да во главе с казаком Ивашкой Болотниковым, что из салтанского плена сбежал, шлёт их в Путивль. А Путивль тот столицей объявлен Ивашкой, но стал гнездом смуты.

— Всё ведомо мне, отче владыко. Сердце кровью обливается, как подумаю, что пожар на Русь наближается. А делать не ведаю что, затушить не знаю как. Придётся испить чашу страданий.

Иов подошёл к Татищеву, тихо сказал ему:

— Иди, сын мой, погуляй. Скажут, как прийти.

Игнатий слегка поклонился и молча ушёл. Патриарх проводил его взглядом до дверей, повернулся к Годунову:

— Сын мой, ты государь всея Руси. И не к лицу тебе сей разговор, коль ведаешь про смуту в Северской земле. Вели людям Семёна Никитича, а то и весь Разбойный приказ подними, но чтобы достали Гришку Отрепьева. Да осуди его принародно за измену! — Иов, уже немощный старец, ещё не страдал потерей голоса. Всё так же сильно и властно звучал он и достигал самых глубин государевой души. И глаза патриарха светились ясностью ума. — Помни, сын мой, что многие именитые видят в Гришке не самозванца, а истинного царевича. Сие губительно для тебя! Шли же немедленно силу за татем!

Борис Фёдорович в душе был согласен с патриархом, с его мудрыми советами. И людям Семёна Никитовича не составило бы большого труда достать Гришку хотя бы на краю света, а тем более умыкнуть из Сомбора и привезти его в рогожном куле на Лобное место.

Однако Борис Фёдорович поклялся себе, что он не даст такого повеления. В последнее время в нём что-то надломилось, произошло какое-то движение души — и не куда-нибудь, а вниз, вниз! «Господи! — кричал Борис Фёдорович. — Да разве может быть такое, чтобы душа оказалась ниже чрева?»