Князья веры. Кн. 1. Патриарх всея Руси

— Позовём, когда час пробьёт, — отвечает он Дмитрию. А сам иное думает: «Дионисий конченый служитель, никто спившегося попа не вернёт в первосвятители. Да и Романовым он более предан, чем нам. Хитрит, да и только, с нами. Гермоген да, сила. Ой сила ядрёная-несгибаемая. Да если бы посветил ему патриарший престол, так иного содружинника и не нужно».

— То-то боголепно будет, — радуется Дмитрий. — Да я сегодня же Дионисия найду, в палаты приведу покумовничать. Да и в Казань вы, братеничи, отправьте меня, чтоб с Гермогеном...

— Не гони коней, Митя, — остудил пыл брата Василий. — В Москве у тебя есть заботы.

Взор Василия Шуйского в эти рождественские дни нет-нет да и повернётся в сторону подворья Романовых. Так или иначе, но против Бориса надо быть заодно с ними. Как близок род Романовых Шуйским?! Бабушка братьев Романовых, по матери княгиня Елена Андреевна Горбатова-Шуйская, была из рода Шуйских. Да вот по мужской ветви Шуйские с родом Романовых близко никогда не сидели. А жаль, ой как жаль, — печалился Василий. Да и ладу между Романовыми и Шуйскими никогда путного не было. «Всё тут от ветра зависело, — неутешительно думал Василий. — Нет, нечего тешить себя надеждами на Романовых. Сами они за себя будут бороться, да и только...»

Оставалось одно: дерзкую мысль в народ бросить через кого-либо. Чтобы крикнули при всём честном московском народе, что Борис при живом царе корону царскую примеряет, что якобы ведунов на царя с наветами напустил. Да по его воле и патриаршему попущению ведуны след царёв брали. И тоже страх одолевал: Бориса на воровстве за руку не схватили. Нет таких. И всё снова обернётся против Шуйских.

И всё-таки Василий в конце концов решил побывать у патриарха и поговорить с ним начистоту в защиту царя. Да все изъяны угличской сказки напомнить, да высветить роль Бориса в том деле об убиении царевича. Чего только горячая голова не придумает. А поразмыслив наедине, Василий снова подумал, что может обжечься. В гневе-то патриарх Иов страшен. Отлучит от церкви, вот и отмывайся, не отмоешься. А гневаться ему есть причины. За тем и посылал в Углич, чтобы правду добыл. А коль плевиц наплёл — получи по заслугам. «Думай, думай, князь Василий. Да, может, и отойти тебе в сторону от борьбы за трон? А? То-то и оно!»

И быть же такому: появился в Москве любезный содружинник князя Василия. На другой день после семейного совета на подворье Шуйских въехала большая дорожная колымага на санном ходу в сопровождении обоза. В столицу прибыл митрополит Гермоген. Первым о приезде гостя узнал князь Василий. Несмотря на лютый мороз, поспешил навстречу митрополиту, который выбрался из колымаги, облачённый в тулуп из волчьих шкур.

— Господи, какая радость! Кого Бог послал! — частил Василий.

— Рад видеть тебя во здравии, боярин, — ответил Гермоген и благословил Василия.

— Владыко, благодарствую, — склонив голову, ответил Шуйский.

Потом митрополит и князь обнялись, троекратно расцеловались. Шуйский велел холопам поставить коней в конюшню и повёл гостя в палаты.

Василий не торопился расспрашивать Гермогена, с чем пожаловал в столицу, почему не поехал на Крутицкое подворье, где останавливались приезжие иерархи. Он терпеливо ждал, пока гость приведёт себя с дороги в порядок и пожелает с ним побеседовать, поделиться своим.

За вечерней трапезой, когда уже и вина французского отведали, Гермоген открыл наконец причину появления в Москве.

— Вызвал меня патриарх всея Руси держать ответ. Ан за какие грехи, сие мне неведомо.

— Господи, да грехи-то за нами так и ходят незримо. Кому нужно и подбирают.

— И то правду сказал, сын мой.

— Да ты, владыко, не болей. Тебе ли быть грешным, — посочувствовал Василий Гермогену, но не выспрашивал ни о чём. Знал, что сам гость поделится своей бедой, мала ли она или велика.

Так всё и стало.

— В день празднования явления иконы Казанской Божьей Матери прибыл в наш край подьячий Патриаршего приказа Никодим, шастал с неделю по Казани аки тать, наветы собирал да с иноверцами стакивался. Он же, блудник, всегда был ехидной. Вот и всё, что мне ведомо, сын мой, княже.

Князь Василий знал Никодима, был о нём не лучшего мнения. И сам во мшеломстве уличал.

— Мшеломец сей Никодим, а и того пуще — местник. Да не забыл, поди, то время, когда в Казани службу начинал, а чинов не достиг... Вот и причина. Да что может запачкать твой сан? Бескорыстен и чист, аки агнец!

— Можно, княже Василий, и меня оклеветать, — ответил на это Гермоген. Да призадумался, тихо добавил: — Николи же я против веры не грешил. — И спохватился: — Да буде, буде о себе! Расскажи-поведай, княже, как в Москве-то...

Василий грустно улыбнулся, реденькую бороду потрепал, умные глаза свои прищурил: ну есть татарский мурза. Вина зачерпнул гостю и себе. Да и стал рассказывать о том, чем болела Москва с первого снега и до Рождества Христова.

Но то, о чём рассказывал Василий, было ведомо Гермогену. Даже день смерти царя Фёдора митрополит знал. И сказал он на это Василию Шуйскому: