У меня сжалось сердце — ведь именно эти слова я слышал на прощание от Паладона.
— Я уезжаю, так что очень на тебя полагаюсь. Присматривай за эмиром и женщинами. Если во дворце царит покой, покой будет и в городе. Мне очень не хочется, вернувшись, узнать о случившихся во время моего отсутствия скандалах и трагедиях.
Он был очень ласков, постоянно шутил и вообще пребывал в прекрасном расположении духа.
На следующее утро, встав незадолго до восхода солнца, я увидел темные силуэты всадников, ехавших вереницей вниз по склону холма. Стояла тишина — ни боя барабанов, ни рева труб. Прежде чем конники достигли подножия холма, их начал окутывать туман. А я все стоял и смотрел, как в этой предрассветной дымке один за другим пропадают воины.
Христиане устроили засаду на армию Азизана одном из горных перевалов, находившемся на нашей территории достаточно далеко от границы. Ни один враг в здравом уме никогда бы не счел то длинное узкое ущелье слабым местом в нашей обороне. Считалось, что подступы к нему надежно перекрыты. По обеим сторонам ущелья вздымались высокие кручи, а на въезде и выезде из него располагались хорошо укрепленные замки. И все же противник каким-то чудом отыскал козью тропу, обошел по ней все препятствия и, притаившись за скалами, принялся ждать нашу армию.
Однажды летом, будучи еще мальчишками, мы с Паладоном и Азизом наведались в те горы. Если бы Азиз об этом помнил, он был бы более осторожен. Паладон в тот раз отыскал козью тропу, по которой заставил нас всех подняться до самой вершины кряжа. Принц позабыл о том летнем приключении, а вот Паладон — нет. От него-то Санчо обо всем и узнал.
Наши воины даже толком не смогли дать отпор. Христианские лучники, притаившиеся на вершинах среди скал, обрушили на армию Азиза дождь стрел. Разгром довершила норманнская конница, которая практически не встретила сопротивления. К этому моменту большая часть лошадей в нашем войске уже была убита.
Я узнал о разгроме в больнице, когда помогал Али с новым пациентом. Тот отказывался принимать пищу, поскольку считал, что конец времен не за горами и не сегодня завтра наступит Судный день, и потому желал заранее очиститься от скверны.
Я раздраженно услышал, как в дверь постучали, и пошел открывать, твердо решив, вне зависимости от знатности посетителя, попросить его заглянуть позже. С недоумением я увидел на пороге старика в рабочем фартуке. Передо мной стоял один из каменщиков, трудившихся под началом Паладона на строительстве мечети. Он и сейчас работал там с горсткой товарищей, но дела почти не двигались, и купол как был, так и оставался наполовину незаконченным: денег теперь на строительство выделяли мало, да и руководить стало некому.
— Простите, что потревожил вас, мастер Самуил, но у меня для вас послание. Откуда оно взялось, непонятно. Странное это дело. Сейчас мечеть по большей части заперта, почти вся работа встала. Внутрь никто попасть не может, ключи есть только у меня. Я их ношу в кошеле на поясе и могу поручиться, что к ним никто не прикасался. Это же собственность эмира. Я дорожу ими пуще собственной жизни. Мечеть я осматриваю ежедневно. Но сегодня утром на полу возле михраба я нашел этот сложенный и опечатанный листок пергамента, а вокруг него белые камешки кольцом выложены. Один лишь Аллах знает, как он там очутился. Вчера возле михраба точно ничего не было. Глянул я листок, а на нем что-то написано. Буквы я знаю, складывать их умею, хоть и плохо. А на листке ваше имя, и еще я разобрал слово «срочно». — Старый каменщик вдруг заговорил тихо, почти шепотом: — И росчерк я тоже узнал. Это рука мастера Паладона. Мне ли ее не признать — сколько его чертежей видел. Сначала я рассудил, что с такими документами надо поаккуратней, он ведь как-никак предатель. И подумал: отнесу-ка я это письмецо прямо к кади. А потом вспомнил, что Паладон всегда был так добр с нами… Да и вы… Помните, когда обвал случился, сколько вы возились с покалеченными… Одним словом, я решил отнести это письмо вам… Надеюсь, я поступил правильно.
— Конец! Конец! Близится вестник конца времен! — раздался за моей спиной вопль сумасшедшего.
— Спасибо, — сказал я и дал каменщику три дирхама. — О письме никому ни слова.
— Спасибо, господин, — ответил тот и, сверкнув глазами, взял деньги.
Сердце учащенно билось от волнения. Сказав Али, что мне надо ненадолго отлучиться, я уединился в приемном покое и трясущимися руками сорвал печать. Письмо было коротким.