Книга алхимика

Чтобы унять гвалт, сержант пальнул три раза в воздух. Испуганные голуби оглушительно захлопали крыльями. Сорвавшись с ветвей вязов, они принялись безумно кружить над головами людей.

— Двадцать женщин. Десять мужчин! — заорал Огаррио. — Вот и все. Я большего не прошу. Им не причинят никакого вреда. Я забираю их с собой, чтобы подстраховаться. Чтобы вы вели себя здесь как надо. Когда мы через несколько дней уйдем, заложники вернутся по домам. Граждане, не сопротивляйтесь! Или вы хотите публичных экзекуций? Если что, я начну с председателя вашего городского совета.

Толпа угрюмо уставилась на сержанта. Слышались всхлипывания женщин. У кого-то ребенок заходился плачем.

— Так-то лучше, — удовлетворенно кивнул Огаррио. — Кто станет заложником — мне плевать. Можем сами выбрать. А коли хотите, пусть пойдут добровольцы. Решать вам.

На площади воцарилась тишина. Наконец из толпы вышла старуха в черном вдовьем наряде. Молодой человек, стоявший рядом, пытался ее удержать, но старуха лишь отмахнулась от него. Бесерра с почтением взял ее под руку и помог присесть на ступени у фонтана.

— Спасибо, — кивнул командир, — один заложник у нас есть.

От толпы отделился седоусый старик в берете. Он с гордым видом подошел к старухе у фонтана, сел рядом с ней, устремив куда-то вдаль спокойный взгляд. Старуха взяла его за руку. За ними последовал молодой человек в пастушьей безрукавке. Несколько женщин на площади заголосили. Затем к фонтану, беспечно вскинув голову, вышла рыжеволосая красотка лет тридцати с ярко накрашенными губами. По толпе прошел ропот. Повисла пауза. Огаррио нетерпеливо ходил из стороны в сторону. Через минуту-другую к заложникам присоединилась дама средних лет со своей дочерью. Через четверть часа у фонтана сидел двадцать один человек.

— Что, больше нет желающих? — выкрикнул Огаррио, после чего повернулся к Бесерре: — Нам нужно еще девять женщин. Желательно помоложе. Некоторым монахиням было лет двадцать или около того.

— Но, сержант, у большинства из тех, кто у нас остался, есть дети, — промолвил Бесерра.

— Так пусть возьмут своих сраных детей с собой, — прорычал сержант.

Последовали новые вопли, ругань и плач, но Огаррио добился своего. Бойцы выдернули из толпы хорошенькую молоденькую женщину, отшвырнув ударами прикладов пытавшегося оказать сопротивление мужа. Жестокость солдат произвела необходимый эффект ушата холодной воды. Еще восемь женщин — и с ними шестеро детей — присоединились к пленникам без всякого сопротивления.

— Спасибо, граждане! — крикнул Огаррио. — Как я уже сказал, вам нечего опасаться. Заложникам не причинят никакого вреда. Ну а пока мои бойцы пройдутся по вашим домам: нам требуется провизия, и вы нам ее дадите. Мы оставим вам достаточно, исходя из ваших нужд, после чего больше вас не потревожим.

Немного времени спустя Пинсон с внуком уже поднимались по крутым ступенькам, ведущим к цитадели. Впереди них шагали тридцать несчастных заложников. Огаррио кивнул на них и произнес, обращаясь к Пинсону:

— Им нужен лидер, и они будут искать его в вашем лице. Когда-то вы слыли серьезной шишкой в здешних местах. Ну что ж, настало время показать, чему вы научились, став политиком. Когда попрут фашисты и завяжется бой, люди будут напуганы.

— Когда вы обратились к народу, там, на площади, потребовав добровольцев, вы не сочли нужным упомянуть, что на город в ближайшее время нападут, — сухо заметил Пинсон.

— А зачем зря сеять лишнюю панику? — пожал плечами сержант. — Они и так скоро всё сами узнают.

— Вы ведете себя недостойно, — покачал головой профессор. — Вы забыли о долге. Эти люди… Они же не являются вашими классовыми врагами. Они такие же крестьяне, как и вы. Они ни в чем не повинны.

— Сеньор, ни в чем не повинных людей не существует. Вот смотрите, когда им было удобно, они называли себя анархистами. Тот жирный алькальде пытался убедить меня в том, что он коммунист. Да стоит нам отвернуться, и они тут же поднимут фашистское знамя. Скажете, нет? Я вообще считаю, что всякий и каждый является врагом, пока не докажет обратное. Что же касается моего долга… Мой долг — вернуть своих солдат домой. Я вам уже об этом говорил. Других долгов у меня нет.

— Вы же прекрасно понимаете, что ваш план не сработает, — попробовал переубедить его Пинсон. — Вы напрасно ставите на карту человеческие жизни. Фашисты никогда не пойдут с вами на переговоры. Если бы у вас были в заложниках монахини и священники… Ну и… Если бы у генерала, преследующего вас, были бы сердце и совесть, хотя о таких я не слышал… Одним словом, при всех этих условиях у вас имелся бы шанс. Теоретически. Но ни монахинь, ни священников у вас больше нет, а крестьян ваши враги презирают. Ими запросто пожертвуют.

— С чего вы взяли, что у меня больше нет монахинь и священников? — воинственно произнес Огаррио.