Вуди кинулся в госпиталь Мэдисона. Он нашел ее в постели, с распухшим лицом и ортопедическим аппаратом на шее. Ее сильно избили. Увидев его, она просияла:
— Вуди!
— Тише, тебе нельзя волноваться.
Он хотел поцеловать, коснуться ее, но боялся сделать ей больно.
— Вуди, я думала, ты не вернешься.
— Теперь я здесь.
— Прости, что прогнала тебя. Ты мне нужен.
— Я никуда не уеду. Теперь я здесь.
Вуди знал, что, если он ничего не предпримет, Люк в конце концов ее убьет. Но как ее защитить? Он попросил Гиллеля помочь, а тот спросил совета у дяди Сола и Патрика Невилла. Вуди предлагал всякие нелепые идеи, как заманить Люка в ловушку, — подбросить ему в машину оружие или марихуану и связаться с федеральной полицией. Но все пути все равно вели к нему и его родственникам. Гиллель знал: чтобы задержать Люка на законном основании, тот должен оказаться за пределами юрисдикции своего отца. Ему пришла в голову одна мысль.
Коллин вышла из дому после полудня. Положила чемодан в багажник своей машины и уехала. Через час домой вернулся Люк. И нашел записку, которую она оставила на кухонном столе.
Он взбеленился. Поговорить хочет? Он ей покажет. Он у нее отобьет эти хотелки. Он прыгнул в машину и как бешеный помчался в мотель. И сразу заметил ее машину у одного из номеров. Кинулся туда и заколотил в дверь:
— Коллин! Открой!
Она почувствовала, как внутри у нее все сжалось.
— Люк, я открою, только если ты успокоишься.
— Открой немедленно!
— Нет, Люк.
Он колотил в дверь со всей силы. Коллин невольно вскрикнула.
Гиллель и Вуди сидели в соседнем номере. Гиллель снял трубку и позвонил в полицию. Ответил оператор.
— Тут один тип избивает жену, — сказал Гиллель. — По-моему, он ее сейчас убьет…
Люк по-прежнему был за дверью и яростно молотил в нее кулаками и ногами. Гиллель, повесив трубку, посмотрел на часы, выждал минуту, потом сделал знак Вуди, и тот позвонил в номер Коллин. Она ответила.
— Готова, Коллин?
— Да.
— Все получится…
— Я знаю.
— Ты очень храбрая.
— Я это делаю ради нас.
— Я люблю тебя.
— Я тебя тоже.
— А теперь давай.
Она повесила трубку, сделала глубокий вдох — и открыла дверь. Люк бросился на нее и стал избивать. По парковке мотеля разносились крики. Вуди выскочил из номера, вытащил из кармана нож и, проткнув заднее колесо пикапа Люка, убежал, ни жив ни мертв.
Снова удары. А полицейской сирены что-то не слышно.
— Перестань! — плача, молила Коллин, свернувшись на полу и пытаясь защититься от ударов его башмаков.
Люк поднял ее с пола за волосы, решив, что пока с нее довольно. Он выволок ее из номера и силой запихнул в пикап. Клиенты мотеля выбежали из номеров на крики, но не рискнули вмешаться.
Наконец послышалась сирена. Две полицейских машины прибыли как раз в тот момент, когда Люк на полной скорости выезжал с парковки. Уехал он недалеко: пробитое колесо заставило его остановиться. Еще через минуту он был арестован.
Отправившись в мотель, он пересек границу штата Нью-Йорк. Здесь он и будет сидеть в следственном изоляторе в ожидании суда за насильственные действия и незаконное лишение свободы.
На какое-то время Коллин поселилась в Балтиморе, у Гольдманов. Она наконец ожила. Весь август она ездила с нами — Вуди, Гиллелем и мной — во Флориду помогать бабушке наводить порядок в дедушкиных делах.
Чтобы разобрать документы и книги, оставшиеся от дедушки, четырех человек явно было много, и мы отправили Вуди с Коллин побыть немного вдвоем. Они взяли напрокат машину и отправились на Флорида-Кис.
Мы с Гиллелем провели неделю, роясь в дедушкиных бумагах.
Мы договорились, что я занимаюсь архивами, а Гиллель — юридическими документами. Поэтому, найдя в ящике стола завещание дедушки, я, не читая, отдал его Гиллелю.
Гиллель внимательно его прочел. С каким-то странным видом.
— Все в порядке? — спросил я. — У тебя вдруг лицо стало какое-то не такое.
— Все норм. Просто жарко. Выйду на балкон, проветрюсь.
Он сложил документ пополам и вышел с ним из комнаты.
27
В начале сентября 2001 года Люка приговорили к трем годам тюремного заключения в штате Нью-Йорк. Для Коллин это означало свободу, она тогда же подала на развод. Теперь ей снова можно было спокойно жить в Мэдисоне.
У нас как раз начинался последний, четвертый год учебы в университете. Тот самый, когда стадион «Бургер-Шейк» в Мэдисоне превратился в стадион «Сол Гольдман».
Я присутствовал на церемонии смены названия и помню, что дело было в субботу, восьмого сентября. Собрался весь цвет университета. Массивные металлические буквы были закрыты полотнищем, и после речи ректора дядя Сол потянул за веревку. Занавес упал, открыв новое название стадиона. По какой-то необъяснимой для меня причине единственным человеком, который в тот день отсутствовал, была тетя Анита.