Книга Бекерсона

Как известно, «Горная книга» Кремера, которую он обнаружил среди каких-то бумаг на своем письменном столе и к которой поначалу даже не прикасался, представляла собой повествование о личной беде, по сути дела, маниакально мотивированном преступлении и абсолютно однозначной катастрофе. Кремер, автор и конкретный виновник происшедшего, в свое время предопределил этой книгой судьбу собственной карьеры. О данном произведении трудно было сказать, споткнулся ли в нем индивид о свое окружение или наоборот. Эта книга одним росчерком пера покончила со всем этим безумным миром и ликвидировала его. Книга Кремера, признавая существующий буржуазный мир, шокировала его. Она представляла собой скандальный подход, поскольку бездушно отвергала весь прекрасный нормированный разумный мир с позиций радикально настроенного, никому не обязанного наблюдателя. Данная книга по сути являлась поэтическим произведением, далекой от действительности песнью, в которой автор Кремер обстоятельно, достоверно описывал всестороннее бедственное положение, как и свои персонажи — маниакально и безжалостно, без всякого почтения к социальным клише. По издавна утвердившимся, до сих пор применяемым критериям, книга блистательно написана и довольно легко читается. Сам Левинсон убедился в этом, когда недавно, уже в который раз (!), снова раскрыл ее и уже не выпускал из рук, пока не дочитал до конца. Вот только на этот раз ему стало яснее, в какой мере в этой книге представлен сам Кремер. Между тем наряду с неожиданным фактом своего присутствия на его письменном столе эта книга преподнесла ему еще один сюрприз. Выяснилось, что отдельные места, а также целые абзацы и предложения были отмечены или подчеркнуты в книгах, попавших на книжные полки прямо из типографии, но в любом случае были выделены карандашом, словно кто-то желал запомнить эти места или последние приобретали какой-то смысл. Второй сюрприз, впрочем, заключался в том, что по первому впечатлению эти места показались ему не столь уж незнакомыми, что однажды он уже пробегал глазами эти отмеченные абзацы и предложения, но где? И в ином контексте, но в каком? Это было, очевидно, ложное чувство, которое, по-видимому, стихийно формируется и впоследствии закрепляется на основе подчеркиваний и текстовых фрагментов. Могли он уже раньше каким-то непостижимым для него образом листать эту книгу и пробегать глазами эти предложения, о которых ему было точно известно, что он никогда их не прочитывал да и не видел в глаза? Но даже если так оно и было, это не намного проясняло отмеченные места в новом, еще пахнувшем типографской краской экземпляре книги. После долгих раздумий оставалось только предположить, возможно, сам Бекерсон (оснований для серьезных сомнений в том, что он хранил эту книгу, не было) по совершенно непонятным причинам отмечал эти противоречивые друг другу и, по-видимому, произвольно отобранные места. Самое детальное исследование не дало ему ожидаемого ответа. Просто он до сих пор не знал — почему и каким образом. Эту книгу (которая впоследствии стала ему весьма знакома, которой он восхищался и которую любил, фрагменты которой как-то задевали его за живое) он, наивно полагал Левинсон, с удовольствием написал бы сам. В нее составной частью вошли бы и места, многие из которых он и сегодня мог бы буквально воспроизвести наизусть. Так вот, именно эту книгу он тогда обнаружил и впервые увидел на своем столе.

Между тем множились всякие признаки. В начале года ему показалось: он начинает замечать, что пришельцы регулярно знакомятся с его бумагами и даже просматривают их, что он, Левинсон, практически утратил свои секреты, кроме, возможно, тех, что в его голове, причем последние имели решающее значение. Если на первых порах ему представлялось еще катастрофическим, что они, вероятно, просматривали его заметки, разбросанные записки и письма, и, возможно, даже копировали, и переснимали их, в то время как он во исполнение их инструкции часами находился вне дома, то теперь до него наконец дошло (но на это потребовалось время!). В один прекрасный день он понял, как проникать сквозь открытую дверь, что она или он, в любом случае Бекерсон, конечно, уже давно знакомы с его биографией. Он лишь не мог решить — бояться ему или радоваться, ведь, несмотря ни на что, от одной этой мысли у него на душе становилось тепло. Бекерсон — он так окрестил этого другого, противоположную сторону, чтобы более зримо представить своего визави, лучше понять его; он не хотел больше скрывать это имя: оно представлялось недостоверным и являлось плодом его собственной фантазии, о чем он знал с самого начала, когда в этом вопросе, как и во многих других, его одолевали сомнения.