Книга Белого

– Всю свою жизнь я посвятил трём вещам: изучению Z, алхимии и Машеньке. К тому же, ты сам хотел узнать всё, что я знаю о ней. Так вот: мне больше нечего сказать о ней, кроме тех дрибныць (мелочей – укр.), упоминать которые – бессмысленно. Разве что, я очень удивился, когда в бок Машеньке так и не вошел белый слон с шестью бивнями – то есть, она не забеременела после нашей с ней ночи, хоть ни о какой защите я и думать тогда не думал. Хотя – думаю, наш ребёнок, если бы не родился морто (мёртвым – ит.), точно стал бы пятым буддой – может быть, для этого просто недостаточно одного раза?..

– У тебя были другие девушки?

– Тех, кого бы я любил – нет. Конечно, я ходил по всяким борделям и квартирам с проститутками – но только ради удовлетворения физических потребностей – не более.

– Ясно.

Дождь кончился; хоть сезон дождей в городе Z – только начинался.

– Темнеет – скоро ночь – мы с тобой немного вегетраген (увлеклись – нем.), – сказал мне мой спутник.

Действительно – за окном: на город обрушилась тучни (густая – слвц.), как шоколадная нуга, тьма; она предвещала приближение ночи.

К встал из-за стола и положил в нагрудный карман официанту четыре скомканные зелёные банкноты, с портретами морщинистого Франклина. Он поцеловал официанта в щёку и сказал:

– Сдачу – можешь гард туа (оставить себе – фрнц.).

Молодой парнишка чуть не взлетел от восторга. Лишь спустя двадцать минут, стоя у окна обмена валют в банке, он понял, что деньги были фальшивыми; парня забрала полиция, а на следующий день, он обнаружил, что его уволили с работы. Спустя двадцать три года – мы сможем латни (увидеть – венг.) его в списке нобелевских лауреатов премии мира – но наш след, к тому времени, давно остынет, и ему некого будет благодарить…

Мы проходили место, где было обнаружено тело и которое было ограждено жёлтыми лентами. Но мы видели, что внешний мир нисколько не обеспокоен утратой и продолжали своё ининтеррумпидо (беспрерывное – исп.), принуждённое движение, грустно взирая на все несчастия и смерти спокойными, и любящими глазами Будды.

– В её жизни – настала ночь, – сказал К, – скоро, мы все будем там.

Мы перешли через крепость-мост; в сотый, а может, в тысячный раз окинули взглядом наш родной пейзаж с дер убершвеммунг (наводнением – нем.): такой далёкий и такой милый душам, больше всего жаждущим саморазрушения. За границами наших тел – протекала жизнь; а мы, два незнакомца, были суперфлю (лишними – фрнц.) в ней.

– Тридцать лет я иду уже по вюстенланд (пустынной земле – нем.), – говорил К, сидя на корточках, на плоской крыши панельного дома, – без идеи, без цели, без проводников. В вокруг меня: люди, которые продолжают жить свои жизни.

Он рассказывал мне о своих исследованиях; не осталось ни одного угла в Z, который бы он досконально не изучил.

– Сейчас – меня заживо съедает маляль (скука – араб.).

– Так уезжай.

– Не могу. Это мой дом. Грози ему смертельная опасность – я всё равно остался бы с ним до конца.

Это был самый преданный и самый безумный из всех людей, которых я когда-либо знал и когда-либо встречу.

– Ты живёшь в мире грёз – тебе необходимо прачнуцца (проснуться – белр.). Реальный мир – существует лишь в пределах города Z; всё, что за ним – всего лишь сараб (мираж – араб.). Оставь попытки покинуть его – ты всё равно не умеешь пользоваться своей свободой. Всё, чего тебе не хватает, ты можешь найти здесь. Он, как губка, впитал в себя весь мир, со всей его прозой, поэзией и звуком.

Он мог рассказывать о Z часами напролёт – о городе, о котором, как я думал, я знаю всё. А мог и сказать одно слово, которое и будет всей жаувхар (сущностью – араб.) города, забравшего себе наши жизни и наше несбывшееся. Он выразил его через одно слово:

– Зек, – говорил он.

В его старом доме, откуда ему пришлось съезжать, было куча старых книг – они помнили ещё прошлые столетия. Каждый раз, когда я заходил к нему в гости, я брал ту или иную книгу, открывал её случайной странице – и если та от моих движений не рассыпалась в прах – начинал читать.

Однажды, мне в руки попалась очень странная книга, написанная профессором Даниэлем Кейчете, которая называлась «О диверситайт (разнообразии – африкаанс) миров» 1834 года. Я не мог прочитать там ни слова из-за отвратительнейшего состояния книги; и чем меньше я понимал, тем больше она вызывала у меня интерес.

Единственным полный текст, который поддавался дешифровке, назывался «О метаморфозах в зелёном цвете». В самой главе речь шла о чём-то совсем уж непонятном – хоть слова вполне можно было прочесть. Но главное не это; больше всего, меня поразил вклеенный в эту часть книги листок бумаги, исписанный мелким шрифтом. Было ясно, что – совсем не работа Кейчете. Но кто её тогда написал?