Книга Белого

– Это было десять лет назад. С тех пор – я научился жить с этим. Я стою прямо – против ветра. И смотрю, со спокойным выражением лица, на всё, что со мной происходит. Я прощаю тебя. Но больше – мы встретимся лишь однажды.

И он ушел. Ушел, как и пришёл – с гордо поднятым подбородком, с руками истинного маэстро, дирижирующим оркестром жизни. Таким – мог быть только сильнейший из людей. Но он – всего лишь музыкант. И я мог – только смотреть ему в спину, не заслуживая прощения за такое гнусное предательство…

Но он всё равно простил меня?!

Такие люди, как он, рождаются раз в столетие – они-то и творят его…

В больнице, я видел двух женщин, которые сидели у травматологического отделения, ожидая новостей о состоянии их сыновей. Я спросил у медсестры, что случилось с их сыновьями. Она ответила:

– Они солдаты.

Я уточнил:

– Они получили ранения, сражаясь на фронте?

– Да.

– Вражеский снаряд?

– Почти. Они стреляли друг в друга. Они воевали за разные флаги.

Медсестра поспешила уйти по каким-то своим делам. А я ещё какое-то время смотрел на матерей, чьи сыновья пытались убить друг друга в эту долгую, бесполезную гражданскую войну. Обе матери плакали, опустив головы, чтобы никто не видел их слёх.

В тот же день, когда я выписался из больницы, я направился к реке, у которой встретил бабушку, которую недавно видел на этом же месте – она сказала мне тогда, что завидует моему счастью. Теперь – улыбалась она – улыбалась искренне, потому что её вёл за руку её двадцатилетний сын, которого недавно выпустили из плена по обмену заложников. Он целый год пробыл в заточении – целый год его мать проливала за него слёзы. Теперь – они оба счастливы и идут мимо меня – у которого не осталось сил ни плакать, ни смеяться; разве что – просто идти вперёд, молча наблюдая, что происходит вокруг.

Остаток своей жизни – я посвятил скитаниям. Утром и вечером: я садился в один и тот же – и когда тот был доверху забит людьми, и когда был пустым, как космос. Я доезжал до конечной остановки. Затем – оглядывался по сторонам. И когда я в тысячный, миллионный раз убеждался, что ничего нового не произошло, я садился на тот же автобус – и ехал к другой конечной остановки.

Спустя несколько недель, я сел на поезд до столице, чтобы продолжать свои странствия по автобусным маршрутам уже по ней. Там – я продолжил свой бренный быт, совсем позабыв о бытие. Своего друга – водителя автобуса – я так и не встретил. Мне не оставляло ощущение, что его и не было никогда – что он был просто плодом моего воображения – наваждением из другой жизни. И все те года – я провёл в неизлечимом одиночестве. Болезнь – от слова «боль». Боль возникает тогда, когда некому поведать о своих страданиях. Поделись человек словами о своём несчастие – глядишь, ему стало бы легче.

Время, между своими странствиями по каменно-железно-бетонной пустыне, я потратил на то, что писал стихи. Я бродил по городу в неизменном одиночестве. Но когда приходил домой, после утомительного дня, проведённого в роли безымянного пассажира, которым может оказаться любой, кто садится в автобус – я садился за письменный стол и начинал неторопливо выводить строки на бумаге; а затем – беспощадно уничтожать её. Мне становилось легче.

Однажды, совершенно случайно, я встретил оператора, который записывал выступление маэстро. Я подошел к нему. Поначалу, он упрямо отказывался меня узнавать и уже собирался бежать с мольбами о помощи. Но, наконец, он-таки вспомнил меня:

– Да, маэстро что-то говорил про вас…

– Где он сейчас?

– Я вам не скажу. Даже не просите. И спрячьте кошелёк. Нет – значит, нет. Но если вы так сильно просите, я могу передать от вас ему сообщение.

– Я не умею правильно говорить. У меня намного лучше получается писать. Не подождёте, пока я набросаю ему коротекькое письмо?

– Ладно – немного подожду.

Я содрогнулся оттого, что этот оператор может прочитать моё послание маэстро – но так тому и быть. Хотя бы – он передаст ему его – в этом, почему-то, я не сомневался. Я достал блокнот и вырвал из него несколько листов, на которых, максимально разборчивым подчерком, написал: