Книга чая

Можно сказать, что в период Хэйан национальное сознание полностью завершило усвоение индийского идеала. И теперь, с учетом внутренней привычки, оно изолирует этот идеал и делает его претворение в жизнь своей единственной целью. В этом смысле японцы, при огромном сходстве с индийцами, получают преимущество над китайцами, для которых выраженная в конфуцианстве сила здравого смысла является препятствием, удерживающим их от несбалансированного развития любого простого побуждения до его максимума.

Беспорядки, разразившиеся в Китае в конце правления династии Тан, воспрепятствовали обмену дипломатическими любезностями между двумя странами, а осознанная уверенность, которую Япония стала возлагать на собственные силы, побудила государственных деятелей того времени – среди которых числился Сугавара-но Митидзанэ, почитавшийся также как Тэндзин, покровитель поэзии, каллиграфии и науки – решительно отказаться от отправки дипломатических миссий в Чанъань и прекратить дальнейшие заимствования китайских институций. Началась новая эра, в которой Япония начала прилагать усилия, чтобы создать собственную систему управления гражданскими и религиозными делами, основанную на возвращении к жизни чистых идеалов Ямато.

Это новое развитие отмечено появлением важных книг, написанных по-японски и вдобавок женщинами. До того момента, в отличие от китайского классического стиля ученых людей, родной язык считался невыразительным и был оставлен для пользования только женщинами. Вот так началась великая эпоха женской литературы, среди представительниц которой можно упомянуть Мурасаки Сикибу, автора великого романа «Повесть о Гэндзи»; Сэй-Сёнагон, чье саркастическое перо на семь веков опередило остроты мадемуазель де Скюдери по поводу скандалов при дворе Короля-Солнце; Акадзомэ Эмон, которая обращает на себя внимание мирным и чистым подходом к жизни; а также Оно-но Комати – великую поэтессу тоски, чья жизнь служит иллюстрацией страданий любви той утонченной и чувственной эпохи. Мужчины старались имитировать стиль упомянутых дам, потому что это был par excellence век женщин.

Запертые в своих островных домах, когда никакие государственные вопросы не могли побеспокоить их сладкие мечты, придворные аристократы всерьез занялись искусством и поэзией. Мелкие обязанности по управлению государством были переданы низшим по званию, потому что для того чересчур рафинированного времени казалось естественным, что исполнение насущных обязанностей являются чем-то низким и нечистым. Вот так обращение с деньгами и использование оружия стало уделом лишь обслуживающих классов.

Даже отправление правосудия было отдано низшим чинам. Губернаторы провинций могли почти всю жизнь провести в столице, в Киото, передоверив личным представителям и ставленникам выполнять свои обязанности на местах. Кое-кто даже слышал, как такие чиновники с гордостью заявляли, что они никогда не покидали столицу[68].

В буддизме, который по-прежнему оставался доминирующим элементом во всех изменениях на национальном уровне, ореол вечной женственности приблизился к идеалу Дзёдо во времена эпохи Фудзивара как ни в какой другой момент истории. Суровая мужская дисциплина, привнесенная монахами в предыдущие эпохи, – поиск спасения только через личные усилия и умение владеть собой – вызывала противодействие, и движение отрицания совпало с обновлением концепции Тэндай в буддийской мысли, которая преобладала в период Асука или в период, предшествовавший Нара, когда совершенство считалось достижимым благодаря лишь созерцанию Абстрактного Абсолюта. Таким образом, религиозное сознание, измученное отчаянием от ужасной борьбы за самадхи через отречение, откачнулось назад при мысли о безумии высшей любви. Молящийся, который растворяется в единении с океаном бесконечного милосердия, заявляет о гордом притязании на привилегию мужественности в самореализации. Так и в Индии Шанкарачарья сменяют Рамануджа и Чайтанья, а эпоха Бхакти наследует эпохе Гнан.

Волна религиозного экстаза накрыла Японию в период Фудзивара, и опьяненные неистовой любовью мужчины и женщины покидали города и селения, чтобы толпами следовать за Куя или Ипен, на ходу танцуя и воспевая имя Амида. В моду вошли маскарады, на которых представляли небожителей, спускавшихся с Небес на подиуме из лотосов, для того, чтобы принять и вознести наверх отходящую душу. Дамы могли провести целую жизнь, создавая тканые или вышитые изображения Божественного Милосердия из нитей, полученных из стеблей лотоса. Таким было новое движение, которое, несмотря на близкие параллели с Китаем периода ранней эпохи Тан, оставалось, тем не менее, в полной мере определенно японским. Оно никогда не умирало, и до сих пор две трети населения принадлежат к школе Дзёдо-синсю, которая соотносится с Вайшнавизмом в Индии.