Книга чая

Также весьма примечательна императорская сокровищница (Сёсоин), так как в ней хранятся личные вещи императора Сёму и императрицы Комио, которые их дочь преподнесла Будде Рошана после смерти родителей и которые дошли неповрежденными до наших дней. Здесь хранятся их одежды, обувь, музыкальные инструменты, зеркала, мечи, ковры, ширмы, перо и бумага императора и императрицы, а также церемониальные маски, знамена и другие религиозные принадлежности, которые использовались в годовщину их смерти, и все это передает нам роскошь и великолепие реальной жизни, текшей почти двенадцать веков назад. А, кроме того, здесь есть стеклянные кубки, зеркала в рамках из перегородчатой эмали, судя по всему, индийского происхождения, и многочисленные образцы работы лучших мастеров эпохи Тан, что превращает коллекцию в миниатюрные Помпеи или Геркуланум, правда, без намека на пепел тех катастроф. По причине строгих правил, из-за которых сокровищницу открывают посетителям определенного ранга и только один раз в течение одного царствования, все ценности сохранились целиком в таком виде, словно ими пользовались лишь вчера.

Период Хэйан. 800–900 гг. н. э

Идее единства разума и материи предназначалось занимать более сильные позиции в японской мысли, прежде чем будет достигнуто полное слияние двух концепций. Весьма интересно вдруг обнаружить, что это слияние сосредоточено скорее на материальном, причем символ рассматривается как реализация, как обычное действие, словно это уже само по себе блаженство, а сам мир – мир идеальный. В конце концов, Майя не существует. В Индии вполне возможно восприятие физического и конкретного как сияющего таинства духовности, хотя оно ведет, с одной стороны, к тантризму и к поклонению фаллосу, а с другой – и это следует помнить! – к живой поэзии жилища и жизненного опыта.

Исходя из подобных представлений, жизнь саньясин – это уединение и поэтому, когда японский монах школы Сингон пытается выразить в своем поклонении представление о том, что повседневная жизнь – не то, чем кажется, а истинная жизнь, он на миг принимает на себя символическую роль хозяина дома.

В этом слиянии духа и формы распространенные суеверия приобретают то же самое значение и серьезность, что и настоящие науки. Нет такой деятельности, которая не привлекла бы внимание интеллекта высокого уровня. Таким образом, возвышенная мысль и особые эмоции демократизируются; люди накапливают огромные запасы скрытой энергии, и мы завершаем подготовку к резкому росту появления динамических способностей в следующей эре.

В ту эпоху, известную – в соответствии с тем, что столица в 794 г. в очередной раз переехала из Нара в Хэйан или Киото – как период Хэйан, мы сталкиваемся с новой волной развития буддизма, названной Миккё, или Эзотерической доктриной, чей философский базис таков, что позволяет ей включать в себя две противоположности: аскетическое самоистязание и поклонение физическому восторгу.

Это движение было впервые представлено в Китае Ваджрабодхи и его племянником Амогхаваджра, выходцами из Южной Индии. В 741 г. последний возвращался в Индию в поисках таких идей. Это можно рассматривать как точку, в которой буддизм сливается с более широким потоком индуизма, поэтому индийское влияние в эту эпоху является подавляющим как в искусстве, так и в религии.

Происхождение этой школы в самой Индии туманно. Имеются отчетливые следы существования школы еще в давние времена, но вот ее систематизация завершилась только в VII–VIII вв., когда возникла необходимость в комбинации брахманской и буддистской доктрин. Это было время, когда «Рамаяна» обрела свою окончательную форму как протест против излишнего распространения монастырской жизни. В Японии новая философская точка зрения стала шагом вперед, по сравнению со школами Хоссо и Кэгон, которые учили объединять разум и материю, а также учили реализации Высшего Духа в конкретных формах. В чем мыслители продвинулись дальше своих предшественников, так это в том, что они попытались данную идею продемонстрировать на практике, заявляя о своем происхождении от прямого общения с Вайрочана, Верховным Божеством, одним из проявлений которого был Будда Шакьямуни.

Соединение разума, тела и слова в медитации рассматривалось как необходимость, хотя любое из трех в отдельности, доведенное до своего предела, могло дать высокий эффект. Таким образом, они превращали Слово или произнесение священных формул, которые, по их предположению, находились в пограничной зоне между разумом и телом, в самый важный способ добиться результата, поэтому данную школу иногда называли Истинным Словом, или Сингон-сю.