Книга чая

Буддийское искусство теперь приобретает аспект покоя, который всегда возникает из слияния духа с материей в момент равновесия, когда они не предпринимают ни единой попытки превзойти один другого и таким образом приближаются к классическому идеалу греков, чей пантеизм привел их к похожим способам выражения. Скульптура par excellence[66] является формой наиболее восприимчивой к такой концепции, и каменные будды из пещерных храмов Эллоры – несмотря на то, что лишены гипсовой лепнины, которой были украшены изначально, – прекрасны в самодостаточном величии и гармоничности пропорций. В них мы обнаруживаем источник вдохновения скульпторов времен Танской династии и периода Нара.

Китай во времена Танской династии (618–907 гг.), который омолодила свежая кровь монголо-татар предыдущих Шести Династий, ринулся вперед, к новой жизни, объединяя территории, расположенные вдоль Хуанхэ и Янцзы. Связи с Индией становятся более постоянными благодаря тому, что империя раздвинула свои границы до Памира, а число паломников в страну Будды, как и поток индийцев в Китай, увеличивались день ото дня. Сюаньцзан и И Цзин, хотя и известны своими записками, были лишь двумя из множества примеров тех контактов, которые существовали между странами. Недавно открытый маршрут через Тибет, который был завоеван при императоре Тай-цзун, добавил четвертый путь сообщения к уже существовавшим: через Синьцзян и по морю. В одно время в Лояне находилось более трех тысяч индийских монахов и проживало десять тысяч семей индийцев, которые переносили свою национальную религию и искусство на китайскую почву; об их огромном влиянии можно судить по тому, что они начали заниматься передачей фонетического звучания китайских иероглифов. Это направление деятельности в VIII в. привело к созданию современной японской азбуки.

Память о необычном энтузиазме, который родился в этом континентальном слиянии, сохранилась в Японии до наших дней, о чем говорит народная история о трех путешественниках, встретившихся в Лояне. Один прибыл из Индии, другой – из Японии, третий был местным, из Поднебесной. «Вот мы встретились здесь, – сказал последний, – словно бы для того, чтобы сделать веер. Китай даст бумагу, ты, из Индии, снабдишь палочками, на которые бумагу натягивают, а наш японский гость обеспечит маленькой, но необходимой деталькой – стерженьком, на котором все крутится».

То была эпоха толерантности, – так всегда бывает везде, куда проникает индийский дух, – когда в Китае одинаково уважались конфуцианцы, даосисты и буддисты, когда несторианским служителям дозволялось распространять их культ, о чем говорят надписи в Цюаньчжоу, и когда в главных городах империи разрешалось устраивать поклонения огню зороастрийцам, оставившим следы византийского и персидского влияния на китайское декоративное искусство. Точно так же в Индии с уважением относились к брахманистам, джайнистам и буддистам.

Соответственно, три направления китайской мысли существовали бок о бок, а Ли Бай, Мэн Хаожань и Ду Фу, которые представляли поэтические идеалы этих трех соперничавших концепций, выражают также в той или иной степени великую гармонию танского периода. Эта гармония предвещала неоконфуцианство идущей на смену китайской династии Сун (960–1280 гг.), когда конфуцианцы, даосисты и буддисты составили единую национальную общность.

Преобладавший в тот период импульс буддизма являлся, конечно, прорывом второй индийской (монашеской) фазы. Сюаньцзан был учеником Митрасена, последователя философа-монаха Васубандху, и благодаря своим великим переводам и комментариям по возвращении из Индии инициировал открытие новой школы, известной сейчас как Йогачара (Хоссо), идея которой, судя по всему, разрабатывалась еще задолго до него. Цзянь Син с помогавшими ему Гиссананда из Центральной Индии и Бодхиручи из Южной Индии продолжили то же самое направление в начале VIII в. и основали школу Хуаянь (Кэгон), целью которой стало полное слияние разума и материи. Интеллектуальные усилия того периода настолько совпадают с усилиями современной им науки, что искусство начинает стремиться к визуализации беспредельности Вселенной, которая покоится и сосредотачивается на Будде. Это предполагает оперирование огромными размерами, и поэтому изображения Будды превращаются в колоссальных Будд Рошана (Вайрочана). Будда Рошана – это Будда Закона, в отличие от Будды Милосердия, которым является Амида, и Будды Приспособления, который и есть Шакья-Муни.

В качестве наилучшего существующего до сих пор образца того периода мы упомянем гигантскую статую Будды Рошана из Лунмэнь Шань, о которой уже говорили. Эта статуя, похожая по своему типу на будд из пещерных храмов Эллоры, достигает в высоту шестидесяти футов, живописно возвышаясь над скалистым обрывом горы Лунмэнь Шань, у подножья которой стремительно несется водный поток.