Книга чародеяний

— Зачем? — еле слышно шмыгнула она. — Зачем ты это делаешь? Зачем ты мне помогаешь? Я тебе мешаю, я всем мешаю… лучше не будет, я знаю, что не будет, я никогда не стану лучше, это никогда не изменится… мне страшно, — она всхлипнула и слабым движением прижалась лицом и телом к единственному человеку, который её держал. Адель из настоящего успела увидеть, как в этот короткий миг менялось лицо Берингара… Гипнотический транс сработал слишком хорошо — в прошлом она никак не могла этого видеть, и Берингар точно это знал, иначе бы он просто не позволил себе такого взгляда. Адель была бы рада убедить себя, что видит другого человека, но не могла — это всё ещё был он, только исполненный горечи, переживающий чужую боль и что-то ещё, чего она не распознала прежде. Он слушал неразборчивое бормотание, трепетно прижав к себе дрожащую Адель и придерживая её вдали от сырой земли, пряча её от себя — в себе, и пряча от неё свои прищуренные глаза и тревожную складку между бровями.

— Мне страшно жить.

— Не бойся.

— Мне страшно жить, пока я всё время… убиваю, и разрушаю, и…

— Ничего не бойся.

— Это неправда, Адель. Ты способна на большее… То, что у тебя отняли, то, что тебе не позволили приобрести — это несправедливо, обидно и страшно, но это не повод прекращать жить. Есть люди, которые любят тебя, и неважно, знаешь ты об этом или нет, — голос Берингара не дрогнул и не надломился, для этого он был слишком хорошо вышколен, только стал много тише — ещё тише, чем прежде. — Обещаю, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь тебе.

— Зачем? Зачем мне помогать?.. зачем?..

Дура, мысленно взвыла Адель. Он уже всё сказал. Он сказал больше, чем всё…

— Ты не заслужила этой боли. Презрения старейшин и всех магов, недопуска на шабаш, ненависти к самой себе, ты этого не заслужила, — Берингар немного отклонился, нащупал твёрдую землю и медленно встал, всё ещё держа Адель на руках. В настоящем нелепо подумалось, что в такой позе должны были страшно затечь ноги. — Это было первое, что я подумал, когда увидел тебя. Теперь идём. Кажется, ты всё равно этого не запомнишь…

Это было так. Адель в самом деле запомнила лишь одну фразу, и то — вспомнила по случайности, потому что Берингар её произнёс. По её поведению было очевидно, что она с трудом осознавала произошедшее и вообще забыла всё под действием страха и боли, и всё равно было немного совестно. Немного ли? При мысли о том, что Бер всё это время жил так, словно ничего этого не было, и намеревался жить так и дальше, не рассчитывая на её благосклонность, стало нехорошо. И злиться на него за это молчание Адель была не в силах — при том, как она вела себя в здравом уме, ни один человек на земле не надеялся бы даже на доброе слово, не говоря уж о чём-то большем.

Наконец-то она поняла источник своего чувства. С той же силой, с какой она прежде ненавидела, теперь она любила; внутреннему огню Адель было всё равно, брёвна или хворост, он пылал одинаково сильно и с полной отдачей, все враги должны были умереть, все друзья должны были выжить. Друзья… пожалуй, другом она могла назвать одного Милоша, но были люди, которые были ей дороги куда сильнее. В чувствах Адель нашлось место и беззащитному эгоизму, и личной самоотверженности — нерастраченное пламя, которое в своём лучшем и худшем проявлении доставалось одному Арману, теперь могло позволить брату дышать спокойно. Любила ли она? Более чем. Прежде никто, кроме Армана, не видел в ней что-то большее, чем бешеное чудище. И никто не пытался открыть ей на это глаза… Адель пугала и одновременно кружила голову эта немая преданность, непреклонная и безответная — Берингар был готов к тому, что ответа не будет, и всё равно продолжал оберегать её. Никогда прежде Адель не сталкивалась с таким отношением, никогда прежде сама не испытывала подобного; будь ей всё равно, она бы вслепую пользовалась чужой любовью в своих целях, сейчас же ей этого вовсе не хотелось. Она стыдилась того, что может поделиться столь малым, и силилась понять, что такого увидел в ней Берингар, чтобы отдать ей своё сердце.

В том, что оно у него было, уже не осталось никаких сомнений. Адель корила себя за то, что не замечала этого прежде: само по себе умение Берингара скрывать свои чувства не было чем-то редким, достаточно посмотреть на Армана, просто для одного это привычка, а для другого — профессиональное качество, поддающееся контролю.

— Слышь, фройляйн, — гнусавый голос Генриха вырвал её из транса. — Тут это, пора бы уже сваливать. Не изволишь?

— Изволю, — Адель резко поднялась, чувствуя себя одновременно очень хорошо и очень плохо. — Ты точно ничего не видел?

— Ничего, — Генрих замялся и добавил: — Но если б ты таким взглядом не сквозь меня пырила, а на меня… я б не сдержался.

— Ага, — сказала Адель и перегородила ему проход к двери. Она стояла, скрестив руки на груди, и щурилась на Генриха с сомнением во взгляде. — Ну-ка, колись. Как ты это сделал? Я не могла увидеть себя со стороны, но там рядом точно никого не было. Что за посторонний взгляд?