Книга чародеяний

— Мою теорию надо доработать, — вздыхал убитый мастер. — Пока вы не пришли, я и не думал о месте… только о времени…

— Это у вас профессиональное, — не без сарказма заметил Милош, не успела Адель закончить эту мысль про себя. Стефан жалобно промолчал.

Та же дата далёкого будущего, четвёртый раз. Юные маги, часовщик и писарь уставились на циферблат. За столом сидела девушка в непростительно лёгкой одежде и с непокрытыми волосами; перед ней стояла какая-то тонкая изломанная коробка, испещрённая буквами. При каждом прикосновении к нижней панели эти буквы отражались на ярком белом прямоугольнике. Книгопечатание? Не похоже. Молчаливые зрители прождали довольно долго, но так и не смогли понять, где здесь магия и как это связано с ними. Девушка занималась своим делом, не отвлекаясь и глядя только перед собой, и бесконечные мелкие буквы на незнакомом языке появлялись и появлялись. Адель начало казаться, что это происходит не в далёком будущем, а прямо сейчас и с нею самой. Так недолго и сойти с ума…

— Нет, — Милош нарушил благословенную тишину. — Не чешский. Можете прекращать.

Они прекратили. Следующие полчаса (перевалило за полночь) маги спорили, прав ли Стефан со своими теориями будущего. Не вызывал сомнений тот факт, что часы показывают что-то существующее, пусть и не в данный момент времени — сочинять они попросту не могли, но выяснилось иное — мастер абсолютно не знал, по какому принципу механизм выбирает место. Всем понравилась теория Армана о том, что место и время связано со смотрящими, и никто не хотел безосновательно верить в параллельные миры, но Стефан был безутешен — обнаружив такой провал в своих трудах, да ещё и при свидетелях, он как будто собирался покончить с собой. Писарь больше не писал, сидя за столом и равнодушно глядя поверх книги. Адель, не испытывавшая никакой жалости к часовщику, подошла к циферблату.

Она ввела сегодняшний год, день и час и установила минутную стрелку на пять минут вперёд. Циферблат показал, как во дворе дома часовщика лает бездомная собака. Переглянувшись, они с Арманом и Милошем вышли во двор: когда в настоящем пробило то же время, по двору почти бесшумно пробежал кот, коротко мяукнул и скрылся за углом.

— Не наше будущее нашего мира, — медленно произнёс Арман. — Это в самом деле так. Голова кругом…

— И всё же, место… — начал было Милош, но махнул рукой. — Сдаюсь. Для меня это слишком сложно.

— Может, место действительно зависит от нас, — задумчиво сказала Адель. Теория часовщика манила её, хоть она и чувствовала, что не обладает ни должными знаниями, ни должным терпением. — И те люди в невозможном будущем — маги, которые могли прийти вместо нас.

— Но у нас всё равно не ничего выйдет. Интересно, что об этих часах думают ясновидцы?

— Нечего и гадать, — хмыкнул Милош, первым возвращаясь в дом. — Определённо, ни единого лестного слова.

***

[1] Констан Флавьен Бернардин — часовщик, создавший первую версию соборных астрономических часов лет двадцать спустя описываемых событий. Они действительно работали неважно и впоследствии были модернизированы Огюстом-Люсьеном Верите.

VI.

«Творение молитвы противопоставляется творению магии. Это верно: молясь, человек просит у высших сил, колдуя — пользуется силами, ему доступными. Другое дело, что доступны они не всем, поэтому люди склонны выдавать свершённые нами чародеяния за волю господню».

Книга чародеяний, теоретические главы.

***

Господин писарь молчал. Молча и беспрекословно забирался он в карету, молча подтягивал локти, устроенный между Милошем и Берингаром, молча смотрел перед собой — и молча закрывал глаза и дремал, когда ему того хотелось. Он даже не представлял, что стал для Адель чем-то вроде охранного амулета: когда её все бесили, она смотрела на писаря. Писарь не был ведьмой, несмотря на то, что от него разило десятками чар и следами обета; писарь не был мужчиной-колдуном — то есть, Адель не считала его за такового, поскольку мужчины-колдуны её выводили из себя, а писарь — нет. Может, за пределами обета он был ужасным человеком, но сейчас Адель почти наслаждалась его обществом.

К сожалению, идиллия продлилась недолго. Когда на очередной стоянке Берингар заметил, что Адель проводит много времени с писарем и книгой, он ничего не сказал, но уединение кончилось — кто-то из группы отныне всегда ошивался рядом. Наблюдательности у Адель было не меньше, чем у брата, чего не скажешь о терпении.

— Оставьте меня в покое! — заявила она при первом же удобном случае. Берингар посмотрел на неё, Милош поднял бровь, писарь промолчал. — Я согласна делать то, что вы скажете, когда мы заняты делом, и даже терпеть всех этих знатных выскочек тоже согласна, но хоть иногда я могу оставаться одна?! Или с писарем? Мы ведь должны охранять писаря, разве нет?