— Так он сказал. Он знал, что это произойдет, так что он вроде как взял маленькие кусочки себя и спрятал в разных био, где их не найдут. Потом он умер и какое-то время был мертв.
Наковальня прочистил горло:
— Вы
Линзанг и некоторые из его труперов кивнули.
—
— Так точно, патера. Он сказал, что теперь, когда его План пришел в движение, он решил вернуться. И еще он сказал, что сейчас он — призрак самого себя, призрак Паса, но как только больше его кусочков будет найдено, он опять станет Пасом. Он хочет, чтобы мы помогли ему. В особенности Гагарка, но и любой другой может внести свой вклад. Мы должны найти одного особого био, патеру Тушканчика, потому как в нем есть кусочек, доверенный Вайрону. В мантейоне было, могет быть, пятьсот-шестьсот био, и патера объяснил им все это, но никто из них не знает этого патеру Тушканчика, и не знает, где мы можем найти его.
Так что патера сказал им не собираться толпой, а рассеяться и повсюду спрашивать, а потом, когда найдут, привести его к Гагарке. И еще он сказал Гагарке, что в капитуле есть записи, в которых написано, где находится каждый авгур и чем занимается, и эти записи находятся во дворце, и патера знает, где и как их прочитать. Он работал с ними много лет, правильно, патера? Так что он и Гагарка пошли искать, и вот мы здесь.
—
Молчание.
* * *
Майтеру Мята разбудили выстрелы. Сначала, моргая в темноте, она не поняла, что это за звуки; ее мучили голод и жажда, она смутно ощущала холод и сознавала, что ей холодно уже давно и во время сна она дрожала. Ягодицы и лопатки, прижатые ее маленьким весом к необработанному коркамню, закоченели; ноги замерзли.
Она села. В старой киновии на Серебряной улице ее комната была самой маленькой и скромной из всех, и потолок тек при каждом дожде; тем не менее, не настолько маленькой и скромной, чтобы в ней отсутствовало окно, и даже в самые темные ночи через изношенную штору в комнату вползали нити призрачного света.
Три резких громких удара, через неравные промежутки времени. Она вспомнила случай из детства: когда полностью сгнила пожелтевшая лента, на которой висела старая акварель, та упала и захватила с собой другую картину и маленькую вазу. Еще как-то раз она слышала, как лошадь пытается пробить копытами дорогу из стойла. Эти выстрелы звучали очень похоже.
— Э, генерал?
Голос Прилипалы; его гнусавый выговор привел ее в себя.
— Да, Ваше Высокопреосвященство.
— Вы, хм, знакомы со звуками выстрелов, а? Во время прошедших... э... боев.
— Да, Ваше Высокопреосвященство. Достаточно хорошо. — Против воли она спросила себя, сколько Прилипал, сколько авгуров и сивилл в ответ на теофанию Ехидны отправились бы в самое безопасное место, которое только смогли найти, и затаились бы там. Но не патера Шелк. (Он, кстати, и не мог). Патера Шелк был ранен в грудь, взят в плен, и сумел, каким-то образом, убедить Узика и всю Третью бригаду перейти на свою сторону; именно этот поступок, больше, чем что-либо другое, определил ход восстания. Но насколько больше...
— Э, генерал?
— Да, Ваше Высокопреосвященство. Я обдумываю ситуацию. Дверь очень толстая и достаточно плотно подогнанная, стены сделаны из коркамня. Все это довольно сильно искажает звук выстрелов, которые мы слышим.
— То есть вы... э... считаете, что это выстрелы?
— Сейчас я надену туфли, Ваше Высокопреосвященство. — В темноте она нащупала их. — Если нас куда-то поведут...
— Совершенно верно, — радостно сказал Прилипала. — Квезаль, а? Старый Квезаль. Его Святейшество, я должен был сказать.
Жажда накинулась с новой силой, и майтера Мята облизала сухие губы.
— Его Святейшество, Ваше Высокопреосвященство?
— Спасти, а? Он пришел за мной... э... за нами. Или... э... послал кого-то. Прозорливый, а? Играет в тонкую игру, старый Квезаль. Чувствует карту в обоих... хм... смыслах.