Книга И. Са (СИ)

Позвонил домой — поздравить своих с праздником. Жена сказала, что абогад прожужал уши о необходимости внести за меня выкуп.

— Ага — ему заплатить за не совсем пока очевидные для меня услуги и еще выкуп выложить ментам. С каких таких сбережений? Может продадим одну почку сына? Ладно, ладно — позвоню сейчас этому Христопидису, прощупаю почву. Пойдете смотреть салют? Дочка боится салюта?

При упоминании о дочке внутри перевернулся мир и я поспешил окончить сеанс коммуникации. Набрал лоера. Сука, еще минуты на него тратить.

— Если ты в тюрьме все усложниться с получением документов. Кроме того судья, если может подумать что ты никому тут в Америке и не нужен. Вот!

Вот. Сегодня я стою пять тысяч. За Джона Диллинджера давали двести штук, а за Беби Фэйс Джоржа — пятьдесят. Кстати, «беби фейс» в американских тюрьмах означает не «похожий на дитя», а гладко выбритый — если в уголовном отсеке американской тюрьмы сбривать и усы и бороду — будут называть «беби фэйс» — полупидор.

Адвокат меня не убедил и я грубо вешаю трубку.

— Я твой понимай! О как я твой понимай!

Иса наблюдал за мной и теперь видите ли — понимает.

— Слушай, Са, ты что с выкупом планируешь делать?

— Йе! Ты сам учил — выкупа не нада. Турма — хорош. Канфорт — турьма. Все бисиплятный. Еда бисиплятный. Морожен — бисиплятный. ТиВи — бисиплятный, прачькя — бисиплятный, туалет-бумагя — тож бисиплятный. Выкупа не нада.

— А судья Браун тебе намекает на выкуп?

— Псё врем намекает. Псё врем говорит Иса — нашёль пай саузен долер, Иса? Деньга инет — Иса. Жина псе деньга сичёт — снималь. Двадцать семь саузен долер. Индиана ушёль он. Псе дочькя забрал, деньга снимал — ушёль. Одын Иса осталься.

Иса добавил пару трудно воспроизводимых слов на бирманском и заплакал. С одной стороны было жаль его — взрослый мужик рыдает как ребенок. С другой — взрослые мужики так одеялами не обматываются — смешно же.

— Ну-ну, не растекайся по паркету, Иса! Нельзя течь в тюрьме — утонешь. Ты слишком много домой звонишь — вот твоя беда. Это и взрослым не всегда под силу. Про волю все время думаешь — зря ты это, Иса. Так не сидят. Читать не умеешь, ящик почти не смотришь, на собрание паразитов мозга не ходишь, в бараке убираться тебе западло. Я ж тебе говорил уже не раз — чтоб и минуты свободной не было. В шахматы играй, в карты, рисуй ангелов. Бумаги дать тебе? А вот же у тебя повесток в суд куча — на обороте рисуй. Надо же зверо-роботы — знают что ты в тюрьме, что суд не дадут менты пропустить — все равно повестки шлют. Чтоб почта не простаивала. Экономика у них блин.

Чтобы подкрепить сказанное примером, я снова позвонил жене.

— А чего еще тебе этот вымогатель древнегреческий поёт?

— Он нашел две фирмы ростовщиков. Одни сразу три штуки хотят, чтоб тебя выпустили, а другие только штуку и документы на дом — в залог. Потом каждый месяц по пятьсот им платить надо пока шесть штук — штука им — не выплатим.

Я вдруг задумался — какая мелочь отделяет меня от детей и подобия свободы. Может достаточно уже изображать великого писателя собирающего материал для грандиозной книги и поехать домой? Разве хоть одна книга сравниться с дочкой и сыном?

— Слушай, этот вариант с тысячей неплох вроде, а? Может попробуем?

— Да я тоже думаю. Две зарплаты сложу вот тебе и тысяча. За дом не буду платить — к концу следующей недели выйдешь.

— Спасибо! Выйду чего-нибудь соображу. Давай! Сэкономим телефонные минуты — чтоб ты больше на меня в тюрьме не тратила.

Я повесил трубку окрыленный. Чудесно знать, что скоро соскочишь. С другой стороны время теперь совсем остановиться. Теперь мне самому рецепт выданный Исе понадобиться — домотать недельку.

Неожиданно дверь в барак раскрылась и в барак ввалилось тридцать гринго из уголовного отсека Д. Это общий режим — гринго как и полагается — в зеленую полоску. Мексиканцев не было с неделю — наверное дали им передышку на праздник и в бараке появилось немало свободных шконок.

Граждане США вели себя грубо, нагло и громко, как и полагается оккупантам. Многие в бараке еще спали, но незваным гостям, похоже, было плевать. Они стали осматриваться, открывать и закрывать душ сливать воду в туалете. Самый громкий из них часто приговаривал: «Вау! Вот оказывается как живут богачи!»

Наши стали просыпаться — многие не в духе. Запахло грозой. Я зарегистрировал потенциальную возможность организации массовых беспорядков.

Среди оккупантов на Мейфлауэр прибыл Люк Полито — знаменитый католик-пердун. Полито поведал, что утром из их отсека освободилось двое сокамерников. За ночь до освобождения, они сломали шариковую ручку, вымазали пастой ладони и облапали ими всю хату. То ли на память, то ли чтоб поскорее вернуться обратно. Скорее — чтобы вернуться — потому как менты теперь решили перекрасить весь блок, а счет за ремонт выставить художественным долбоебам.

Полито сильно изменился с последнего раза, что я его видел. Он поправился, стал регулярно бриться, в глазах появилась жизнь — полная противоположность полуопущенного пердуна, что я встречал когда-то у католиков и кастратов.