Книга как иллюзия: Тайники, лжебиблиотеки, арт-объекты

Арчимбольдо ведь и себя считал «книгочеловеком». Мы помним его как художника, но для своих современников он был еще и литератором. Сохранились две поэмы Арчимбольдо, одна из которых посвящена его же составленному из фруктов портрету императора в образе древнеиталийского бога Вертумна. Неслучайно и графический автопортрет сплетен из свитков. Листы бумаги настолько изящно имитируют волосы, бороду и одежду, что изображение выглядит не гротескным, но абсолютно естественным, впечатляюще реалистичным.

А вот более поздняя версия «Прокурора» в исполнении Лармессена заметно проще, схематичнее. Вместо монструозной композиции из разнородных предметов – обычная человеческая фигура; вместо тщательно прорисованных томов – условные изображения хартий с законами. Персонаж отождествляется с его профессией. Но, как и в случае с Врачом, это ложная цельность. Лармессен вслед за Арчимбольдо фиксирует «опредмечивание» умственной деятельности, «овеществление» мысли, уже вполне заметные в его эпоху. Перед нами изображение идей и понятий, которые в прямом смысле лежат на поверхности.

Джузеппе Арчимбольдо.

Юрист. 1566. Холст, масло[39]

Отдельные работы в жанре гротескного костюма были образцами политической сатиры. Взгляните на антикатолический листок, выпущенный в 1577 году швейцарским протестантским рисовальщиком и гравером Тобиасом Штиммером. В вычурном образе горгоны Медузы предстает не кто иной, как сам папа римский Григорий III. Комический портрет составлен из предметов церковной утвари. Монструозная голова обрамлена изображениями животных, иллюстрирующими пороки духовенства. В одной компании с хищным волком, похотливой свиньей и алчным гусем оказался очкастый осел, который таращится в книгу, симулируя ученость.

Джузеппе Арчимбольдо.

Юрист. 1566. Холст, масло[40]

Джузеппе Арчимбольдо.

Автопортрет. 1587. Бумага, карандаш, тушь, перо, акварель[41]

Николя де Лармессен.

Костюм прокурора. 1695. Гравюра на меди[42]

Гротескные костюмы иллюстрировали суть культурной ситуации и передавали дух интеллектуальной атмосферы барокко в его упорном, неутомимом стремлении к системному постижению мира во всем многообразии сложных форм и скрытых взаимосвязей. Особая барочная эстетика удивления, основанная на смешении разнородных элементов и причудливом сочетании далеких по смыслу предметов, манипулировала образом книги как одним из предметов среди множества прочих предметов. Книга уже не воспринималась как сверхвещь.

Фантазийные композиции были понятны просвещенным современникам: в них безошибочно угадывался целостный объект. И это было очередным доказательством прямой взаимосвязи авторитета художника с интеллектуальным статусом его зрителей. Арчимбольдо был приглашен ко двору Максимилиана II, императора Священной Римской империи, затем служил его преемнику Рудольфу II, который пожаловал ему дворянство. Вместе с тем арчимбольдески были иллюзорной попыткой художественного осмысления и упорядочивания мира, стремительно утрачивающего ренессансную цельность в эпоху великих географических, астрономических, математических открытий. Гелиоцентризм Коперника разрушил космологию Птолемея. Восприятие мира становилось дробным, мозаичным, фрагментарным. Представления множились, связи рвались, вещи развоплощались. И все слабее становилась власть книги.

Тобиас Штиммер.

Голова горгоны. 1670. Ксилография неизвестного мастера с авторского рисунка[43]

Тобиас Штиммер.

Голова горгоны (фрагмент)[44]

Образы чудесного – сверхъестественного, вызванного вмешательством божественных сил – трансформируются в образы причудливого – странного, замысловатого, а в пределе чудовищного – ненормального, уродливого. Предпочтение прекрасного сменяется предпочтением эффектного. Эту трансформацию мы пронаблюдаем также в барочных натюрмортах (гл. 4).

По верному замечанию Барта, «для времени Арчимбольдо чудовище – это чудо»{18}. Смешение абстрактного и конкретного, искусственного и естественного, серьезного и смешного, продуктов природы и плодов культуры делает возможным непринужденное соседство рыбьего хвоста и книжного переплета. Визуализации книги превращаются в универсальный шаблон, удобную заготовку для воплощения любого философского или творческого замысла, по-новому обыгрывая латинский девиз Omnis in unum («Всё в одном»).

В составе гротескного портрета книга выполняет ту же функцию, что изобразительно-выразительные средства языка – тропы и фигуры. Книга вместо головы – аллегория. Ладонь в виде книжного разворота – метафора. Составленные из томов части тела – метонимия. Нагромождение фолиантов – гипербола. Названия на образующих фигуру переплетах – аллюзия… Библиомотивы органично встраивались в художественный язык барокко – с одной стороны, доказывая их незаменимость и универсальность, с другой стороны, демонстрируя способность к бесконечным перевоплощениям.