Книга как иллюзия: Тайники, лжебиблиотеки, арт-объекты

Впрочем, утилитарное использование книг было свойственно и людям высокообразованным. Так, английский граф Честерфилд в одном из писем заботливо поучал сына: «Я знал человека, который был так бережен к своему времени, что не хотел терять даже тех коротких минут, которые ему приходилось проводить за отправлением естественных потребностей: в эти минуты он одного за другим успел перечитать всех латинских поэтов. Он покупал какое-нибудь дешевое издание Горация, вырывал из него страницы две и уносил с собою в нужник, где сначала читал их, а потом уже приносил в жертву Клоацине [римская богиня – покровительница городской канализации], – этим он сберег немало времени, и я рекомендую тебе последовать его примеру»{55}.

Некоторые примеры подобного рода стали историческими анекдотами. Преподобный Альфред Хэкман (1811–1874) тридцать шесть лет проработал сублибрарием в Бодлианской библиотеке, используя старинный фолиант в качестве… подушки для удобства сидения в кресле. Когда же Хэкман покинул свой пост, то выяснилось, что в составленный им печатный каталог не вошел тот самый злосчастный том, который существовал еще и в единственном экземпляре. Чего глаз не видит, того как бы и нет.

На кого же было уповать бедным книгам, дабы пожаловаться на свою горькую участь? Ближе к концу XIX столетия проблемой наконец заинтересовались ученые. Венгерский историк культуры Иштван Рат-Вег выделил «три почтенных цеха» – бакалейщиков, портных и сапожников, которые бесстыже эксплуатировали книгу в обиходных целях и «нанесли книжному миру вреда едва ли меньше, чем варварские орды»{56}. По самым скромным подсчетам, за первую четверть позапрошлого века таким образом было погублено не менее двух миллионов книг.

Библия для ботинок

Использование книг в утилитарных целях довольно широко отображено в искусстве. Пожалуй, наиболее красноречиво о нем повествует жанровая живопись, а наиболее убедительно – художественная литература. Странно, что до сих пор эти любопытнейшие артефакты фактически не исследовались.

В барочных голландских натюрмортах ontbijtjes («завтраки») вырванная из альманаха и свернутая в кулек страница становится изысканным украшением блюда с устрицами. В искусствоведческих описаниях этот элемент представлен в лучшем случае как частная деталь, а в худшем вообще не упомянут. А ведь сколько интересного может поведать этот сверточек о хозяине накрытого стола, а заодно и о заказчике картины!

Выразительный образчик библиоживодерства запечатлен на гравюре Уильяма Хогарта «Юный наследник». Башмаки, залатанные кожей с обложки семейной Библии, уличают в вопиющем цинизме богача-скрягу. Из отечественных живописных полотен впору вспомнить «Завтрак аристократа, или Ложный стыд» Павла Федотова. Горе-щеголь поспешно прикрывает книгой скудную трапезу. В забавной бытовой сценке высмеивается показная роскошь.

В пространстве частного дома книги использовались в качестве малогабаритных элементов мебели вроде тумбочек или пуфиков либо заменителей посуды – вместо крышек, блюдец, сервировочных подносов. Приглядевшись повнимательнее к живописным полотнам позапрошлого столетия, мы обнаружим множество томов в роли всевозможных подставок, подпорок, перегородок. Из таких экспонатов можно составить солидный виртуальный музей. Зная об этой человеческой слабости, издатели порой нарочно выпускали малоформатные книги, дабы не соблазнять покупателя употреблять их не по прямому назначению.

Виллем Клас Хеда.

Натюрморт с позолоченным кубком. 1635. Дерево, масло[152]

Непоседливые, шкодливые ребятишки вовлекали книги в забавы и развлечения – на что только хватало буйной детской фантазии. Из томов можно было возвести башню, соорудить повозку, выложить «мостик через речку»… Порой такое случалось за неимением других игрушек, а иногда по недосмотру или попустительству взрослых. Особо противоречивые чувства вызывают жанровые сценки, в которых одна книжка используется для чтения, а другая служит, например, подставкой для ног, как на картине Огюста Тульмуша.

Виллем Клас Хеда.

Натюрморт с позолоченным кубком (фрагмент)[153]

Уильям Хогарт.

Юный наследник. 1735. Резцовая авторская гравюра на меди с масляной картины из сатирической серии «Карьера мота»[154]

Впрочем, подобные детали в произведениях живописи были не только бытовыми, но и психологическими, иносказательно характеризующими персонажа или преподающими моральный урок зрителю. Написанный Хогартом семейный портрет по заказу виконта Джорджа Чолмондели увековечил память его жены Мэри, умершей от туберкулеза. Беззаботность детей композиционно противопоставлена серьезности взрослых. Играющие фолиантами из огромной родительской библиотеки Джордж и Роберт олицетворяют невинность и непосредственность.

Павел Федотов.

Завтрак аристократа. 1849–1850. Холст, масло[155]