Книга колдовства

Себастьяна сочувствовала неизвестной бедняжке и не могла понять, как та могла пасть так низко. Асмодей же, я полагаю, был даже рад променять благопристойность римского пансиона на грубую непристойность всего, с чем они могли столкнуться в катакомбах, а потому он не стал мучить Себастьяну расспросами. Однако я считаю весьма красноречивым то, что Себастьяна не забыла описать (без лишних комментариев), как Асмодей разместил за голенищами своих сапог несколько ножей, а за пояс сунул здоровенную дубинку. По словам Себастьяны, он держал ее наготове, чтобы сразу вразумить тех, кто посмеет приблизиться к ним с сомнительными намерениями или без достаточной почтительности.

Аппиева дорога, как и много веков назад, выходит из Рима и бежит прочь от него. Многочисленные армии защитников и захватчиков города отполировали ее камни солдатскими сандалиями. За ними последовали вереницы паломников. А по краям дороги, под прилегающими к ней полями, в катакомбах — или, как говорилось, ad catacumbus — все прошедшие века хоронили умерших. Они лежат там в галереях, вырытых в мягкой красноватой каменной породе. Некоторые катакомбы частично обрушились, и в них образовались пещеры, отрезанные от мира. В других успели найти прибежище знаменитые итальянские banditti,[175] прославившиеся даже за пределами страны, а также менее популярные бедолаги, заурядные отбросы большого народа. Что за сестра ждала Себастьяну в таком месте? Меня снедало любопытство, вскоре сменившееся чувством совсем иного рода: я похолодела, когда Каликсто зачитал вслух одну-единственную подробность из сна Себастьяны, способную помочь в поисках попавшей в беду сестры. Ведьму предстояло найти в катакомбе под названием Сан-Себастьяно! Да, именно там.

«Каждый из нас держал в руке факел; и по мере того, как мы спускались все ниже и ниже, эти факелы, скрученные из просмоленных лоскутов мешковины, плевались смолой и оплывали, догорая».

Так начинается запись, сделанная Себастьяной тем же вечером и повествующая об обретении новой сестры.

«Мы углублялись в логово тьмы, в холод и мрак вековых гробниц и потайных крипт, следуя за проводником, нанятым за шесть скудо. В его глазах не только светилась жадность, но и поблескивали золотые искорки, как у людей, склонных к разбою. Впрочем, такие же золотые огоньки поблескивали на стенах вокруг нас — вкрапления руды драгоценных металлов. Конечно же, драгоценности и меха я оставила в запертой — во избежание покушений нашего кучера или других лихих людей — карете. Экипаж остановился у самой стены Аврелиана, на расстоянии свистка от входа в катакомбы. Интересно, подумала я, сколько паломников приходили сюда тем же путем до нас? Конечно, мы не походили на святых пилигримов, да и явились сюда не ради собственного спасения».

Себастьяна имеет в виду пилигримов, веками припадавших к гробнице святого Себастьяна — того самого, моего святого Себастьяна — и к другим могилам, которых, как уже сказано, в том месте очень много. Могилы очень древние, многие из них появились еще до кончины знаменитого мученика. Себастьяна видела там великое множество надписей вроде такой: «Petrus et Paulus, Requiescat in Pace»[176] и прочее в том же духе, выцарапанное на красновато-коричневых каменных стенах катакомб. Дело в том, что святые мощи апостолов Петра и Павла, которым не нашлось места в Риме в период гонений на христиан, были, как утверждают, перенесены именно сюда. Поздней, когда святой Себастьян претерпел мученическую смерть и был предан земле во времена Диоклетиана, поток благочестивых паломников увеличился и возрастал до тех пор, пока не была построена церковь. С тех пор она высится там, где некогда располагались колумбарии, хранящие если не настоящие останки, то память о трех великих святых.

Но время шло, и последние лет десять за катакомбами не было вообще никакого присмотра, так что в них поселились темные люди. Они, не задумываясь, зарезали бы любую француженку, достаточно глупую для того, чтобы спуститься в катакомбы в мехах. Причем не столько ради денег, сколько ради тепла, которое эти меха могут дать.

«Прежде чем лезть в катакомбы, — пишет Себастьяна, — мы вымазались в грязи, чтобы обитатели катакомб — живые, конечно, — не вознамерились обогатиться, применив к нам насилие. Нашего проводника мне пришлось вразумить множеством угроз и предостережений, и он побрел впереди нас, послушный, как осел, и привычный ко всему, что связано со смертью. Конечно, я не могла рассказать ему, кого или что мы ищем. Не знал этого и Асмодей, но мой „демон“ чувствовал себя в катакомбах как дома, ибо смолоду привык жить под землей. Он так радовался этому обстоятельству, что перестал докучать мне лишними расспросами о моей „странной затее“.

— Туда, — говорила я, указывая направление. — А теперь сюда.

При этом я руководствовалась чутьем, позволявшим определить, насколько близка к нам сестра. Это ощущение было столь же реальным, как те холодные воздушные струи, что со свистом обтекали нас, хотя их источник оставался для нас неведом.