После этой встречи Иван Сергеевич долго не мог прийти в себя, полночи глотая лекарство от давления. Следующий день он целиком посвятил сортировке книг в своих шкафах-хранилищах. Вспомнил, что недалеко от дома своего давнего врага, он набрёл на замечательный книжный магазин с букинистическим отделом. Назавтра решил проведать этот магазин, и предложить букинистам несколько редких книг из своей библиотеки.
На следующий день с сумкой, полной книг, он проходил мимо подъезда, в котором побывал совсем недавно. На дверях он заметил большой лист бумаги крупно расписанный чёрной тушью. Он подошёл ближе. На огромном листе ватмана было написано, как сожалеют родные, знакомые и соседи о безвременной кончине замечательного человека - Лобкова Захара Валентиновича. Далее следовало перечисление всех его многочисленных заслуг и регалий. В верхней части листа была приклеена небольшая фотография, обведённая траурной каёмкой. С фото на Ивана Сергеевича скорбно взирал ненавистный Лобков. Причиной смерти значилась острая сердечная недостаточность.
Иван Сергеевич не стал читать до конца пространную эпитафию, и отправился по своим делам. Но мысли о почившем мерзавце не отпускали его. Что стало истинной причиной разрыва сердца? Быть может, время, отпущенное Лобкову судьбой, сухими песчинками просыпалось до самого конца, и визит бывшего командира ни при чём? А может, прочитав средневековую байку о диком морском человеке, он устыдился похожего случая из своего прошлого, и это стало причиной резкого недомогания?
Но, вполне вероятно, что сердечный приступ мог быть вызван посвящением, которое от руки написал на титульном листе сам Иван Сергеевич. Так выглядело это послание:
"Лобкову Захару Валентиновичу от Грибова Ивана Сергеевича, своего бывшего командира, который был безвинно осуждён по твоему, Лобков, ложному доносу. Дарю тебе эту книгу в память о десятках несправедливо лишённых свободы, и убитых твоими руками. Помни каждого из тех, чья кровь на твоих руках".
Иван Сергеевич мог лишь гадать, что стало истинной причиной смерти Лобкова. Однако, он хотел надеяться, что тот, кто привык судить и казнить не считаясь с законом и совестью, пусть с опозданием, но ощутил свою вину. Почувствовал то, что привык сам внушать и навязывать другим.