Книга магов (антология)

— Статус к тому обязывает! — уважительно поддакнул Фугас. — Я вот оторванным ломтем век свой доживаю, а ты все пашешь, пашешь… Не думай, что я тебе мешать пришел, меня Коломбина на стаканчик позвала. Я даже не напрашивался. Отнекивался — да разве она без угощения отпустит? Крикни ей, чтоб похолоднее зачерпнула! Чтоб до пяток продирало!..

А это, видишь ли, щенок-слушок за мною увязался. Он краску есть не станет, за это не переживай, он просто понюхает. И любит, шельмец, пятки голые лизать! Я ему пяткой в морду двинул, а он давай лизать ее. Щекотно так, язык шершавый, как у кошки…

Когда квас зашипел по глиняным кружкам (было время — Казимир занимался керамикой: сам лепил, сам раскрашивал, глазурью покрывал, обжигал в самодельной муфляжке), — оторванный ломоть Фугас накинулся на свою порцию, как верблюд, сей момент пересекший Сахару. Уж как он чмокал, крякал и хвалил! В оторванных ломтях век коротать — доля незавидная, не всякий даже внимание на тебя обратит, а уж кваску поставить — дождешься от них, будто оторванный ломоть не человек, сбоку-припеку — это да, но чем он остальным уступает? Все мы по большому счету оторваны и позабыты, кто сохнет, кто преет, кто плесенью покрывается. А кто, вот как ты, Казимир, бесплодную целину наобум возделывает. Ты не обижайся, я же правду говорю. Я оторванный ломоть, мне терять нечего, никто тебе всей правды не скажет, только я да еще, быть может, пару дураков найдется. Плесни еще, Коломбина, раз такой задушевный разговор завязался.

— Крантик перекрыли, баста, — сказала Коломбина.

— Ведешь ты себя, как жертва пересортицы, — заметил Фу-гас; впрочем, ни на чем не настаивая, просто к слову пришлось. — Что ж, мне не привыкать, я и всухую постою…

— Нечего тебе тут стоять!

— Пусть постоит, — сказал вдруг Казимир изменившимся голосом, и глаза вечного пахаря вдруг сверкнули, да так, что У Коломбины под сердцем екнуло: она эти сверкания читала безошибочно, как сверкнет — будь готов к очередному сюрпризу. — Я работу новую показать хочу… — нервно забубнил Казимир в пространство. — Необычная работа, даже не подозревал, что умею… не только руками умею! Но какой же это тяжкий труд!.. Но я всякой пашне рад — ибо пахарь!

— Не пугай меня. — Коломбина медленно спустилась на стул, машинально подлила из кувшина в подставленную Фугасом кружку.

— Я оду сочинил!.. — почти простонал вечный пахарь, и Фугас, прильнувший к напитку, бодрящему похлеще известных конвертиков, поперхнулся, а Коломбина страдальчески зажмурилась и голову запрокинула — но легче гвоздь в небеса вколотить и шляпу на него повесить, чем удержать Казимира, когда он в раж поделочный вошел.

На дворе — трава,
На траве — дрова.
На дровах — товар,
То моя герла.
Ты помой ее,
Причеши ее,
Ты прикинь ее —
Будет е-мое.
Как в журнале мод,
Как в кине вчера:
Я — твой оборот,
Ты — моя терла.
Треснул баобаб,
Упорхнул трамвай —
Мне не надо баб,
Мне герлу подай!
«Е-мое», — поет
Мне моя герла,
Мои чувства пьет
Прямо из горла.
Я к герле привык,
Я к герле прирос,
Я на ней постиг
Трудовой вопрос.
Забери дрова,
Выкоси траву,
Все тебе отдам —
Не отдам герлу…

Коломбина охнула, перекрестилась и зашептала: «Живый в помощи Вышняго, в крове Бога небеснаго водворится, речет Господеви: заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него…» А Фугас развел руками, пошатнулся, торжественно провозгласил:

— Прошу присутствующих встать и опростоволоситься! Позволь, Казимир, я тебя от всей души поздравлю: успеха тебе не избежать, от славы не спрятаться… Только знаешь что? Ты не оду сотворил. Какая ж это ода? Это не ода. Это классический сонет!

— Разве? А вот это — что?

Есть в природе блаженства лучик,
Откровения дивный пассаж —
Когда глист по навозной куче
Совершает парадный вираж.

— И это сонет! Надо бы по этому поводу дерябнуть еще по глоточку… Коломбина!

Но ее уже не было в мастерской, женщина заперлась на кухне и там молилась, прося у пречистой девы Марии заступничества для себя, а для Казимира вымаливала она просветления и прикаянности. Потом Коломбина машинально распечатала оба конверта, прочитала послания, и это развеселило ее и потешило. А потом она услыхала дикий вопль из мастерской, кинулась на голос. Оторванный ломоть по прозвищу Фугас бревном лежал на полу, а Казимир без толку бегал вокруг него, сокрушаясь: он пацана увидел, надо было пацана ряшкой к стенке повернуть, я как-то про него совсем забыл.