Линго еще вчера показалось, что ненавязчивый хозяин дома все-таки украдкой наблюдает за ним издали. Сейчас Рианальт счел нужным выйти из тени и показаться на глаза открыто.
— Пощадите! — Женщина быстро приподняла руку, словно желая защититься от удара. — Мой сын…
— Ты… — Рианальт был готов сказать какую-то резкость, но взгляд бедняги задел и его. — …Он не может помочь, ясно? Не может!..
Последние слова прозвучали ласково.
— Мой малыш…
— Нельзя. — Рианальт попробовал обнять женщину за плечи, но она отклонилась, не вставая с колен. — Пойми же ты: он Заложник, а не всесильный маг! Да пусть бы все псу под хвост пошло — если бы только от меня зависело, я бы плюнул на всех и сказал: вперед! Но ведь не может он, пойми!
— Могу, — закусив губу, Линго встал,
— Как?!
— Все просто: у ребенка вовсе не пятнистая лихорадка. Грибок-мутант. Эта женщина, чтобы малыш лучше спал, собирала корни на болоте, вот и случайно заразила его. Ребенок не умирает, хотя и потерял много сил. Нужны примочки из соды. В селении ее можно найти?
— Да… — Рианальт был удивлен не меньше, чем если бы на его глазах произошло натуральное чудо.
— Когда-то я был врачом, — с неожиданной уверенностью проговорил Заложник.
Он не мог этого помнить, но не сомневался, что сейчас сказал правду.
Непреодолимые противоречия иногда имеют очень простые решения. А утренняя роса все-таки прекрасна!
Действительно ли бесполезны «ненужные» споры? Линго многому научили в Храме, но знать что-то хорошо — вовсе не значит знать все. Математику и музыку роднит высочайшая степень абстрактности, но из этого вовсе не следует, что любой хороший математик сумеет написать самую примитивную песенку, а каждый талантливый музыкант — не то что вывести новую формулу, а хотя бы решить без ошибок обычное уравнение. Много ли толку в понимании управляющих судьбами людей высших законов, если не получается вложить в чужую голову простенькую мысль?
По мнению Линго, его уже давным-давно должны были услышать, но нет, снова и снова чуть ли не дословно и он, и Норкрион повторяли каждый свое без малейшей подвижки. Мысль гуляла словно по заколдованному кругу: «Неужели смерть одного человека, пусть даже правителя, действительно может что-либо изменить?» — «Мы уже продумали все варианты» — и так далее.
Это утомляло Линго и (как ни странно для Заложника, который был специально обучен безропотно терпеть все, что только можно) раздражало, даже немного злило. Впрочем, злился он больше на себя, хотя и дошел в момент всплеска эмоций до почти кощунственной мысли: как же спорить-то их и не научили? Что толку в высшей цели (пусть и не слишком афишируемой), стремиться к осуществлению которой они были призваны, если у них нет навыков убеждать обычных людей? Мол, умение убеждать не входит в число главных обязанностей адептов Храма и воздействовать надо косвенно и так далее… Слабое оправдание: именно этот случай казался Линго тем самым исключением из правил, когда некоторые постулаты учения стоило попытаться изменить в открытую. Только даже высказанные, они почему-то повисали в воздухе: их упорно не желали воспринимать.
Заложник приносит Дар, но и Дар должен учить. А — как?
— Мы повторяемся, — уныло констатировал Норкрион.
— Согласен. Но подумайте еще раз…
— Нет! — скрипнул зубами старик. — Я очень долго думал… — При этих словах Линго скрипнул зубами от досады: какой цикл замкнутого круга пошел? Десятый? Похоже, повторы надоели старейшине не меньше, чем ему самому. — Да, я думал об этом всю жизнь!…Вот вы, Заложники, творите чудеса. А разве под силу вам сделать подлеца честным, а злого — добрым и справедливым? Ну, попрошу я: «Превратите нашего Правителя в достойного и хорошего человека!» — вы же первые скажете, что это невозможно.
— Невозможно, — подтвердил Линго, переводя дух: неужто круг таки разомкнулся? — Мироздание властно над судьбами и жизнями, но не над душами. Их неотъемлемая воля — выбрать свой путь. Отними ее — и все в мире потеряет смысл.
— Вот видите! Все мы перебрали: и убивать, по-вашему, плохо, и не убивать нельзя, и изменить нельзя…
— Можно, я же говорил: мож-но!
— Не то вы что-то говорите… Для философии ваши слова, может, и годятся, а для нашей жизни простой — тут уж, извините!
— Эти слова — часть того, что позволяет нам руководить равновесием, а по-вашему — «совершать чудеса».
— Для таких, как вы, — быть может. А нам проблемы надо решать. Свои, человечьи.
— Это — тупик. С точки зрения…
— Было!
— Все было. — Линго посмотрел на камень, который уж в чем-чем, а в споре с Норкрионом помочь не мог.
Удивительная вещь — кристаллы. Чем больше граней, тем больше отражений кусочков мира могут они охватить и полней собрать внутри себя его мозаичную картину. Но модель мира помещается на пальце, и, сколько бы смысла ни таилось внутри нее, размер все равно ограничен. А заглянуть можно не только по делу-просьбе. Вдруг хоть в отражении что-то станет видней?
Почему, в самом деле, идеи, живущие под призрачной крышей Храма и предназначенные в конечном счете для всех людей, в большинстве своем там и остаются?
Ждут своего часа?