Книга Мануэля

в своем облике третьего действия и еще в гриме, она села в свой «двухлошадный» чуть ли не до того, как опустили занавес, и очень голодна, пьет вино, пока я ей готовлю омлет, а Лонштейн, этот закоснелый приверженец ритуала, в энный раз затевает еще один театр: значит, вы русская? нет, мои родители поляки, но это правда, что вы работаете во «Вьё Коломбье»? да, правда, ах, я это спрашиваю, потому что вон этот тип такой выдумщик, и Люд– мила в восторге, что раввинчик находит каждый раз новые варианты, для «Вьё Коломбье» это непривычно, а эта полька – поклонница свободного театра и тому подобное. Хочешь из трех яиц с луком? спрашивает Андрес, пытаясь переключить ее по сю сторону, о да, о да, всего побольше, говорит Людмила, упадая в кресло и разрешая раввинчику поднести зажигалку к ее «Голуаз», он еще наливает ей стакан вина и начинает излагать новую версию своего путешествия в Польшу два года назад, вероятно, мнимого, думает Маркос, который ждет последнего звонка из дальних стран и словно издали наблюдает за программированием омлета и за площадью в Кракове, фиолетовым колоритом площади в сумерки (скорее оранжевым, говорит Людмила, но, конечно, я была очень маленькая). Продавцы цветов и кафе в подвале башни, где пьют что-то вроде крюшона или жидкого меда или что-то горячее с гвоздикой и корицей и миррой и алоэ, и оно сразу ударяет в голову / В прошлый раз ты сказал, что это был какой-то старинный сорт пива, говорит Людмила, которая допускает варианты только в рамках некой довольно загадочной системы / Мы говорили о вас, возражает обиженный раввинчик, но Людмила просто блаженствует, после нескончаемого третьего действия так приятны вино, аромат омлета, наплывающий из соседней комнаты как сумерки в Кракове, надо уважить Лонштейна, ритуалы следует исполнять, посмотрим, а вы откуда, сеньор, я уже давно здесь живу, сеньорита, и чем вы тут занимаетесь в Париже, я ладно, наверно, приятней будет объяссказывать до омлета, но если вы желаете после

– C'est toi, Laurent? [30]– спрашивает Маркос чуть ли не прежде, чем раздается звонок.

– Ни до, ни после, – прошу я, телепатически следя за рыжеватой вспухлостью омлета и одновременно с похвальной быстротой накрывая стол, если можно назвать «столом» бумажную салфетку с фиолетовым рисунком, полбутылки красного вина и початый хлебец, – ласковые, немудрящие заботы, все для тебя, Людмила, для тебя, сидящей тут в кресле, усталой, маленькой, хотя какой уж там маленькой, метр шестьдесят девять, а об осанке и говорить нечего, но нет, маленькой, потому что я хочу, чтобы ты была такой, когда думаю тебя и даже когда тебя вижу и тебя целую и тебя, но это не сейчас, и твои соломенные волосы, зеленые-презеленые глаза, вздернутый нос, который иногда трется о мое лицо, отчего у меня искры в глазах, вот и соль, и перец, два листка салата, оставшихся с обеда, слегка приунывших, потому как от уксуса овощи вянут, давай ешь, Люд, давай быстрей, комедиантка из старой голубятни, кусочек восточного неба, хорошенькая попочка, здесь, в этом кресле, а теперь я сделаю кофе для everybody [31], ristretto [32], че, ristretissimo [33], как картинка Шардена, сплошная субстанция, свет и аромат, кофе, в котором сгущены чары ночи, как в песнях Леонара Коэна, которые мне подарила Франсина и которые мне так нравятся.

«Когда ему приспичит», – думает мой друг.

– И почему же ты не хочешь, чтобы он мне объяснил, чем он занимается в Париже?

– После омлета, гнусная некрофилка, – говорю я. – Это единственная часть психодрамы, которую вы оба никогда не меняете. Ты что, не понимаешь, что Маркосу необходимо дать мне исчерпывающее описание сопротивления new style [34]?

– Я хочу, чтобы он мне рассказал, чем он занимается в Париже, – говорит Людмила.

– Слушай, че, с твоими звонками ты мне будешь должен кучу денег.

– Au revoir, Laurent [35], – говорит Маркос, – n'oublie pas de prеvenir ton fr?re [36]. Уже все, старик, а тебе, малышка, приятного аппетита.